Ледяные руки тянутся к ней из тьмы, немилосердно разрывают кожу и разламывают ребра в попытке дотянуться до живого сердца. Касание их пальцев будоражит так сильно, как холодная вода в душе - бросает в жар после того, как всё случилось. Вырвавшееся и не сдавленное сердце стучит бешено, оповещая о продолжении жизни. Это наверняка что-то значит.
Это почти точно что-то значит.
Мария знает что, предполагает и это её до ужаса пугает. Она, пожалуй, многое бы отдала, чтобы этого больше не чувствовать, но она и так в своей жизни отдала достаточно, быть может, даже слишком, что по своей сути отдавать то ей больше и нечего - даже если очень захочется.
Нью-Йорк блестит перед глазами, сверкает и шумит. Холодный пустой город, в котором если очень постараться можно отыскать тепло. Сколько она здесь его ищет? И не в нём одном, всё больше чувствуя лишь пустоту. Холодную как ветер, мокрую как зима.
Ей прямо сейчас нужно срываться и нестись сломя голову и она даже знает куда, потому что в тот мимолетный отзвук и то кратковременное видение - ей ясно это слишком хорошо.
Дом, милый дом. Нужно было сжечь его к чертям уже давно - сжечь всё вокруг и больше не помнить, не видеть и не знать всё то, что было в этих стенах. Мария вообще была счастлива в этих стенах когда-то? Или тогда она думала, что была? Когда они все втроем изображали семью, притворяясь, что можно быть такой семьей. На этот раз Марии все кажется обманом.
Она прикроет глаза здесь, чтобы спустя одно произнесенное заклинание оказаться там. В разлитом прохладой лесном воздухе темного особняка в аркхемской глуши. Здесь спят и видят сны мертвецы.
Поднимается по крыльцу, открывая дверь внутрь. В душе боится так, что аж колени подгибаются - но выходит в дом, прислушиваясь тут же к тишине - не отпуская ручку чтобы иметь возможность выбежать в последний момент. Пахнет прохладой и тонким запахом знакомых сигарет. Он курит такие без малого четверть века - с момента их знакомства. Идет на запах - стучит каблуками по полу, оказываясь в гостиной, прислоняясь к стене молчаливой фигурой не заводя разговор первой.
Он восседает там в темноте - её дьявол в обличье её сына. И никто из них ей не принадлежит.

Жизнь Марии это ад. Конечно, её жизнь это ад. Одно беспробудное энергетическое пьянство, в котором ей отведена самая низшая и неприглядная роль. Роль паразита, очень крепко подсевшего на магию, что в её теле жила всегда, с самого момента её рождения, но только после знакомства с ним стала столь... необходимой? Важной? Что чувствует маг, привыкший к своей магии и вдруг узнавший, почувствовавший что это такое когда в твоё тело врезается буйный неуправляемый поток иной, не похожей ни на что силы. Самый чистый и неподдельный наркотик - сил хватит на всё. Может даже на то, чтобы уничтожить весь мир. Как приятно знать, что ты можешь всё. Она была пьяна рядом с ним всегда. И поэтому казалась такой легкой жертвой для манипуляций. Никто не хочет жить с непроходящим похмельем. А она живет... даже не считая дни. И чем дальше, тем трезвее она, тем больше его боится. Боится внезапного возвращения. Мария знает, что захочет этого всего снова. Себя она боится не меньше.
В тёмной тишине холодного дома что-то не так. Впрочем, всё вполне в его духе. Напугать её до трясущихся рук и потом долго смеяться.
Одно внезапное слово вырвавшееся в тишине её не пугает. Скорее...
Она внезапно хохотнет нервно, не выдерживая повисшего в комнате напряжения. После такого, конечно, он тоже засмеется. Если он пришел сюда, то значит ему что-то нужно. Помощь, которую может оказать лишь Мария. Что-нибудь, что такой важной персоне как он делать непозволительно или несподручно.
- Смешно. Матушка, - повторит, очевидно, оправдывая свой смех. Беспокойство гнетет, ощущение какой-то неправильности тоже, но она старательно гонит от себя это, предпочитает делать то, что привыкла. Обычно в его движениях больше вальяжности, даже когда он бухой в стельку - от того широких развязных жестов только прибавляется. На этот раз он какой-то затаившийся, сжавшийся - словно мечтает поскорее исчезнуть отсюда, вместо того, чтобы громко заявить о своем присутствии.
Он не любит глупые вопросы и предпочитает обо всем говорить прямо. Если, конечно, не хочет поиграть с ней как с глупой мышкой.
Отлипнув от стены, Мария делает шаг вперед. Следом еще один. Пальто на ней не застегнуто и под ним подол темного узкого платья ниже колен. Она, возможно, планировала этот вечер и ночь веселиться. Пить, курить, нюхать и заводить новые знакомства.
Подходит вплотную к кушетке, явно ожидая каких-либо ещё слов. Или действий.

Нет, что-то определенно не так. Как сквозняк через плотно закрытое окно или нервное шуршание мышей за стенами старого особняка. Если говорить и думать громко, то можно не заметить и не расслышать, но стоит только замолчать, как тяжелая, тянущая догадка сияет всё ярче. Сколько прошло? Два года ведь, точно два года - она об этом подумала перед тем, как оказаться здесь. Два года или около того - ровно столько, сколько у неё в голове перестало шуметь, а тело знобить. Два года с момента, когда в той жизни, в которой ей суждено было быть одной она на самом деле осталась одна. Два года после и целых семнадцать лет до, когда она жила с этой мыслью, растила её в себе, выстраивала как стены, чтобы не сойти с ума окончательно. И наверное, все же, сошла.
Он отшатывается от неё слишком нервно - так испуганно как неприрученная птица, почувствовавшая твердость человеческих намерений. Он... боится? В темноте гостиной всё еще сохраняется некая интрига, хоть Мария и чувствует, что с каждой секундой она всё слабее. И это её определенно... пугает? Или озадачивает?
Она всё еще стоит, опустив руки вдоль туловища и наверное про себя ещё на что-то надеется. К примеру, на сохранение уже ставшего привычным порядка. По прежнему тихий и такой тоскливый сиплый голос с неловким вопросом уже совсем не шутка и даже не может за неё сойти. Самая что ни есть правда от которой уже нельзя так просто отвернуться. Она бы могла? Прямо сейчас взметнуться той же птицей и бросить его здесь одного - как кукушка, только за тем исключением, что они о своих птенцах заботятся, Мария же предпочтет о нем просто забыть.
Ей не знаком этот человек. Не знаком этот ребенок. Просто она когда-то давно так сильно уверовалась в том, что он не её, что иного и не получалось. Она не могла любить его потому что всегда знала - это его ребенок. Всецело и полностью.
Для всеобщей пользы, так?
- Что случилось? - Мария холодна и строга. За этим она маскирует свою растерянность и волнение и в отличии от его дрожащего голоса практики у неё будет больше.
Конечно она игнорирует его вопрос. Хотя, может быть, никакой проблемы и нет - так просто мимолетная кратковременная ситуация.
- И давно?
Рука сама по себе вдруг приподнимается - тянется к нему, видимо, но она ловит её раньше, прекращая движение. Да и что она хотела делать? Неужели положить свою руку на его плечо? Так просто в знак утешения?

Этот взгляд. Он вызывает в ней... жалость? Робкий такой, снизу вверх - совсем как ребенок. Маленький, грустный, вечно чем-то подавленный мальчик, запертый глубоко в себе. Ей было всё равно раньше - она всегда жалела себя. Она не знала, о чем думает и что чувствует ребенок  рожденный от демона, чьи безумные изощренные мысли, должно быть, плавно перетекали от отца к сыну. Внутри неё жил страх по отношению к нему - словно к подменышу из старинных преданий. Её сын должен был родиться магом. Нечистокровным, но всё же магом с привычными для неё воспоминаниями о проявлении магии о необходимости её контроля. Она бы учила его тому, что знает сама... Её сын не был магом. Он был кем-то другим, совершенно отличным от неё. Так что Мария должна была к нему чувствовать? Лучше уж не чувствовать ничего.
Вот и сейчас она старательно ведет себя как ни в чем не бывало, игнорируя и его дрожащий голос и молящий, жалобный взгляд.
Радуйся! Разве нет? Разве это не повод порадоваться и вздохнуть, наконец, став собой? Ты избавился от чужака, паразита, что влез в твое тело, протянул как в пальто руки, разминая пальцы чтобы затем начать совершать ими нечто безумное. Древние всегда слишком охочие до высших проявлений человеческих эмоций. Тихая и мирная жизнь полная будничных занятий не для них. Им хочется праздника. По крайней мере тому, кто носил это тело всего какой-то час назад. Или больше. Но радостным он не выглядит. Выглядит раздосадованным, расстроенным и, похоже, полностью разбитым своим внезапным пробуждением.
С добрым утром, если оно, конечно, для тебя доброе.
- Что последнее ты помнишь? - Она методично и терпеливо задает вопросы, ответы на которых Алан мог бы уже предоставить сам. Рассказать всё и сразу, избавляя от необходимости вытягивать из него информацию. С другой стороны - разве Мария помнила его хоть сколько-то разговорчивым? Болтающим о чем-то с ней, что-то ей рассказывающим. Она вообще помнила как звучал его голос?
Рука поднимется на этот раз, но только затем чтобы щелкнуть пальцами и зажечь в люстре подрагивающий от резкого напряжения свет, наконец-то прогоняя сумерки в гостиной и позволяя ей теперь уже разглядеть всё многообразие тревоги на возмужавшем за эти два года лице.

Это странно - следить за ним и представлять кого-то другого. Слишком знакомые движения - что его, а что досталось ему... по наследству? Но она всё равно смотрит не отрываясь, очень внимательно и въедливо. Хотела сбежать, но сбегать лучше всего было в сумерках, когда ещё не видно его лица.
Бледный, растерянный, растрепанный. Изучающий ожог на коже как первый признак своего существования.
Ты в порядке? - Слишком человеческий вопрос. Люди любят его произносить для проформы, в качестве принятого этикета. А в фильмах и сериалах обожают до одури, словно это ключ от всех дверей. Словно она сама не видит в порядке ли тот, у кого она собирается это спросить.
Этот мальчик не в порядке. Мог бы вообще быть? Да и что такое порядок для него ещё до своего рождения обещанного другому? А затем взрощенного с этими мыслями, сделавшимися центром всего его существования.
Мария не умеет с ним говорить. Не представляет как. Как утешать плачущего ребенка и что ему обещать, когда верить нельзя и надеяться запрещено? И что делать ей сейчас с ним?
- Голодный? Хочешь перекусить? - Её тон смягчается непроизвольно и звучит удивительно чуждо отчего делается даже неловко, как и от смысла сказанного. Но как разговаривать с ним? И что сказать ещё? Что она разберется в чем дело и к утру он снова впадет в беспамятство или окажется в собственном теле лишь невольным зрителем? Эти слова его утешат? Их он ждет с нетерпением от неё?
Мария вздохнет, складывая руки на груди и отходя в сторону. Разглядывает стены гостиной её некогда родного дома. Торжественная магическая роскошь сияющая пережитками прошлого. Блеклые обои, высокие потолки и потухший черный камин в котором умерло всё живое.
Это место было для неё домом. А для него?
- Сегодня двадцать четвертое декабря. Особенная дата. Канун Рождества. Если, конечно, во всё это верить, - протягивает Мария, оглядываясь на Алана и ожидая, видимо, от него какой-то реакции. Детских радостных вскриков которыми полнились торговые центры. Вопросов о том, какой подарок предназначается ему.
Как будто он ребенок, - она поправляет себя. И для него это должно хоть что-то значить.
Конечно, нужно просто проникнуть в его воспоминания, снимая возможные блоки и увидеть всё своими глазами. Объяснить ему и утешить этим, предложить пожить здесь пока тот, кого он ждет не вернется, а самой исчезнуть. Так будет правильнее. И очевидно он ждет именно этого.
Но Марии отчего-то совсем не хочется так поступать. Вместо этого она улыбается с неким ожиданием.

Чувствует ли она себя в чем-то обязанной ему? Раз уж только недавно думала о том, что лучшим решением будет сбежать, бросить одного. Выходит, что чувствует - выходит эти чувства в ней сильнее рационального голоса разума, сильнее всего остального, что можно было себе представить...
Он вскакивает с места, он врезается в столик и так же резко валится назад - в его действиях ей видится загнанная до основания истерия того, кто не понимает как вести себя, кто словно кукла на ниточках у неумелого кукловода - у Древнего в его теле были свои приёмы, разумеется. Но он каждое тело мог сделать своим, а это в особенности, будто изображая человека на все сто процентов. Не нужно было делать вид, что притворяешься кем-то для окружающих - можно было быть собой и в этом, по сути, было огромное преимущество.
И, если вдуматься, быть собой для этого мальчика, на самом деле означает, быть в первую очередь не собой. Не от того ли всё и берется.

- Скоро пройдет, - говорит Мария механически, объясняя всю ту гамму эмоций от удара. Или для него это столь ярко, как для того, кто забыл, что это такое - боль? Или что-то он все же и чувствовал, уступая права на тело... - Я бы предложила прогуляться, но... - она скептически оглядывает его, - у тебя нет с собой куртки? пальто? - Вопрос кажется самым простым, но ей нужно его задать. Кажется, это один из принципов пробуждения воспоминаний - не браться сразу же за основное, что блокирует сознание, вытягивать по тонкой ниточке за темы, что могут даже напрямую не относиться. Как с одеждой... Где она?  А где может быть? Неподалеку, если так подумать. Хотя его, судя по всему, отправило сюда заклинание - иначе дверь была бы открыта и мокрые следы на полу говорили бы ей хоть что-то о проделанным им пути.

- Куда бы ты хотел? Кажется, тебе в детстве нравилось одно место в самом городе. Оно может ещё работать... - Мария конечно же не знает наверняка - как давно она по улицам города не гуляла? - А можно выбрать другое место. Нью-Йорк, Бостон...Лондон?
Её улыбка не тянула, на улыбку матери года, но Мария старалась.

В Бостоне, Нью-Йорке и Лондоне Мария одна. Она там представляет себя другой и становится другой - её биография частично выдуманная, частично правдивая, частично не каждому вообще есть до подробностей ей жизни хоть какое-то дело. Иногда её взгляд бывает достаточно красноречивый, чтобы ни у кого не возникало вопросов - лишь только одни утверждения. В большинстве случаев ей и правда всё равно, хотя она и может залезть в голову и выудить всё, что её может интересовать. Препарировать это не моргнув глазом, выбросить и наблюдать за улыбчивым лицом человека, что только что обнаружил в ней забытую подругу детства. Она таким не занимается. Ей неплохо и так.
И всё же, глядя на Алана Мария не уверена, что ему по плечу перемещение в другой город, шум и общая суматоха человеческого мира на пороге памятной даты. Она силится прямо сейчас представить его среди украшенных, пестрящих огнями ёлок, среди радостных пьяных лиц... Хотя не в бар же она с ним собралась в самом деле. Какие пьяные лица. Среди зеркал в дорогом ресторане, для которого он будет выглядеть как бельмо на глазу дорогих гостей.
Им таким хорошо в своем темном логове, где можно прятать секреты. Где о секретах может узнать кто-то посторонний, но на много миль вокруг нет никого, чтобы прийти на помощь. И ему, конечно же, тоже хорошо так. Подальше от нормальных людей.
Мысли Марии жестоки, но рациональны - она рада, что он не просит о чем-то несбыточном. Он вообще не просит ни о чем, полностью полагаясь на её выбор. Даже если где-то привирает, так сипло и уже будто по привычке признаваясь в очередной вещи, которую не помнит. И это... её трогает? Расстраивает? Обижает? Печалит, словно он исхудавший едва научившийся ходить котенок, которого можно поднять, внезапно изменив его маршрут. И он просто пойдет дальше. Растрепанный, растерянный - он напоминает ей что-то странно-хрупкое и уже поломанное.
Они ломали его вместе, конечно же. Его не должно было случаться, но он есть.
- Тогда возьми. Я подожду, - их диалог короток, пока Мария отворачивается, морщась и старательно пытаясь скрыть то, как у неё от расстройства и внезапных чувств перекосилось лицо.

...она обнимает его за локоть и они перемещаются, и этот жест кажется ей скорее угловатым, чем привычным и комфортным. Сплетаются движения пальцев в заклинание, притягивая знакомые ей пейзажи. И вот, прямо из гостиной, они оказываются в пустынном переулке меж двух зданий. Здесь никогда никто не останавливался, здесь ничего не было кроме дорожки ведущей в одну из сторон, по которой проходили лишь те, кто знает. Мария знала - она когда-то ею часто пользовалась чтобы попасть в город, не оставляя следов. С десяток метров и они вышли на главную улицу. И здесь было как-то уж слишком тихо. Это был спящий город поддернутый снегом. Она отчего-то помнила его другим. А может они опоздали к суматохе рождественской ярмарки - маленькие города соблюдали режим работы куда как более свободных, уже не готовые принимать посетителей.
- Здесь продавали пластинки. Мистер Дженинкс. Кучу старых пластинок, которые наверняка помнили ещё прошлое поколение магов, - Мария хмурится, но улыбается. Смотрит на Алана, но он вряд ли понимает. Он не знал никого из магов кроме неё. Такова была судьба отверженного ребенка не унаследовавшего семейной силы - его путь был другим, в отдалении от них. - Он может и сейчас продает, просто закрылся пораньше.
- А здесь была лавка старьевщика. Иногда в ней можно было найти парочку завалявшихся подвесок с проклятиями, - ещё одна ничего не значащая для него деталь. Это только сейчас Мария понимает, что не отпускает его локтя - и так и держится за него, идя под руку по городу из её воспоминаний.
- Рождественскую ярмарку обычно проводили в парке. Тут неподалеку, хотя опять же... кажется, мы слишком поздно, - она бегло заглядывает на часы на запястье. Вздыхает, отвлекаясь на мелкий снег и на свои ощущения от прикосновения к Алану.
Чужой, почему он всегда был таким чужим? И так ли ей хотелось убедить себя в этом, если такова была его природа, как её - плести заклинания.
То кафе, оно было здесь. В окнах приглушенный свет и кругом еловые венки. Что примечательно, даже настоящие. Деревянная пристройка-терраса пустовала и была закрыта - покрывалась снегом вне летнего сезона. Внутрь их пустил легкий звук дверного колокольчика и всё здесь было таким, как раньше. Тепло ударило в лицо, раскрашивая щеки румянцем.
- Ну... вот, мы на месте, - произнесла Мария то, что и без того было ясно, поворачивая голову и смотря на Алана в тайне ожидая его одобрения.

...и в то же время это какие-то новые впечатления. Будто, кто-то её догнал и напомнил, что однажды она была матерью. Эта новизна обманчива - скорее уж что-то из прошлого, которое ещё не до конца забыто. Может быть лет через пятьдесят, может через сто, когда всё закончится, ведь маги живут гораздо дольше чем те создания, которые появляются от магов и демонов. Мария думает об это между делом и ей отчасти даже стыдно. Но в то же время - разве она сейчас не исполняет старательно как умеет свой материнский долг? Его улыбка была сосредоточением тревоги, а еще непонимания - они снова играли в эту знакомую с детства игру, когда она что-то делала, говорила, пыталась вовлечь себя и его в семейный процесс, а он, запертый в себе, позволял этому произойти. Равнодушие и послушность вызывали в Марии отчаяние. Возможно, к этому она была близка и сейчас.
Нужно было подумать о том, что делать дальше. Уладить ситуацию, говоря человеческим языком. За круглым столиком, укрытым скатертью возле украшенного рождественскими интерьерами угла им принесли меню. Взгляни на них кто-то пристальнее тут же бы решил, что это какая-то неясная и сомнительная парочка. Мать и сын? Пожалуй, это было бы самое приличное сравнение.
- Выбирай, что тебе по душе, - все так же мягко замечает Мария, будто эти слова способны залечить ту растерянность, которая преобладала в Алане.
Возможно, стоит обратиться к Древнему непосредственно отсюда, раз уж они в Аркхеме. Возле его алтаря у дерева, которому сотни лет семейство Клемент приносили кровавые жертвы. Но если она рискнет, то что будет с Аланом тогда? Вновь окажется сосудом? Мария смотрит в темное окно на отражающегося в нем сына, смотрящего в меню и хмурится. Может ли она так поступить, если должна так поступить? И хочет ли так поступать?
- Тебе хотелось бы дальше оставаться таким? - скажет она вдруг даже слишком мягко и с чувством. Замнется, но все-таки спустя пару секунд положит свою ладонь на его, согревая теплом прохладную руку. Вновь ищет его взгляд. - Таким...
Её глаза поблескивают в тусклом освещении, а голос переходит на шепот, но слова никак не идут в голову. Точнее, в голове они то как раз и есть, а вот произнесенными вслух никак не хотят становиться.