гостевая книгасюжет форумаFAQигровые видызанятые внешностисписок персонажейинформация о мире
Аркхем, 2020 год. Авторский мир. Мистика, фэнтези и хоррор в небольшом городке штата Массачусетс.
В ожидании самой темной ночи, если всё же осмелитесь, попытайтесь скрыть свои кошмары от посторонних глаз. Ведь за каждым неосторожным шагом кто-то незримо продолжает наблюдать за вами.

Arkham

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » Arkham » Альтернативные истории » [AU] Оно выделяло тепло


[AU] Оно выделяло тепло

Сообщений 1 страница 30 из 38

1

http://forumupload.ru/uploads/001a/c0/4f/7/443263.png
Оно выделяло тепло // Я хочу найти письмо в пустом конверте

Maria & Athelstan
Аркхем спустя 7 лет


Спорим, что и сейчас у тебя дела обстоят не лучше? Ты и сейчас запутавшийся, живешь не своей жизнью и все время пытаешься понять когда совершил ошибку. И с кем. Спросишь, откуда я знаю? Чувствую. Это же чутье ведет перелетных птиц, заставляет лететь их без продыху хоть целых десять дней подряд над бескрайней океанской гладью к суше.

[icon]http://forumupload.ru/uploads/001a/c0/4f/7/950128.png[/icon][lz]<div class="lzname"><a href="http://arkhamstories.rusff.me/viewtopic.php?id=55#p85">Мария Клемент, 45</a></div><div style="background: linear-gradient(to right, #bd9833 1em, #1e1e1a 6em);" class="oderzh"><div class="sht"/  alt-title="Осознающий: 6 уровень">шкала безумия</div></div><div class="lzinfo">Разве не хочется <a href="http://arkhamstories.rusff.me/profile.php?id=48">тебе</a> поддаться своему искушению?</div>[/lz]

+1

2

Белый конверт покоится на крыльце. Не на полу, возле коврика, а на перилах, где хорошо поставить кружку, лежит посреди обтесанных досок и манит своей белизной на лицевой стороне. А на оборотной способен напугать кого угодно размашистой, чернилами выведенной:

Э.

Я представляю тебя счастливым. Или всегда представляла.
Держу пари, ты готов был сжечь конверт не открывая. Уже представлял, как мимолетным движением пальцев поджигаешь край бумаги и тут же бросаешь в раковину на кухне. Запах улетучивается в вытяжку и к приходу твоей жены никаких следов не остается. А может, думаешь ты, лучше сжечь его на заднем дворе дома. Сжечь и смотреть как тонкая струйка дыма в начале ползет в небо, а затем сбивается от ветра. Так красивее. Возможно, в этот момент ты вспомнишь парочку прочитанных тобой книг, в которых герои поступали так же - жгли тайные послания от нежелательных персон - проникнешься собственным положением, вспомнишь о их судьбе и вернешься в дом не  запятнанным.
А может быть, так оно и есть. Ты не раздумываешь, идешь целенаправленно во двор (или на кухню) жжешь бумагу и не позволяешь себе ни одной лишней мысли. Избавляешься как от всякой грязи во время уборки, ведь, без сомнения, именно тем мы и занимались с тобой всякий раз оказываясь вместе по мнению той, с кем ты делишь крышу и свою жизнь. Возмутительной, нелицеприятной, пошлой и липкой грязью (и за время вашей совместной жизни ты конечно же тоже проникся этой точкой зрения). Письмо горит уже, горит очень быстро, так и не развернутое тобой, не зажатое между пальцев. Огонь пожирает каждое из слов для тебя, каждую мысль и каждый образ, слизывает вместе с бумагой из этой реальности воспоминания, чтобы затем развеять по ветру, не оставляя ничего взамен.
Ведь может и такое случиться? Может без сомнения.
Но если так, то я тебя, выходит, совсем не знаю.
Так вот...
Я всегда представляла тебя счастливым. Почему? - Спросишь ты (давай притворимся, что ты и правда это спросишь). Всё просто, - тогда отвечу я. Ты поступил так, как лучше. Довольно, глупо, если подумать, так говорить и всё же - ты ушел и тем самым выбрал вернуться назад. Выбрал для себя жизнь, которая у тебя была до, к которой ты стремился всё то время и за которую боролся, отстаивая своё право и выбор. К невесте, к той которую любишь, в жизнь которая тебе и была нужна. Ваша счастливая жизнь споткнулась об кочку проклятия и в уже установленном ритме вдруг нарушилась последовательность. И для восстановления счастья и такой желанной прежней жизни всё, что нужно эту последовательность снова найти.
Но каждая наша встреча неизменно заканчивалась тем, что от своей искомой последовательности ты отдалялся всё дальше и дальше, пока однажды не понял, что если не уйти сейчас, то можно окончательно потеряться. Ты видел, что за спиной у тебя прочный мост на бетонных сваях, по которому в любую погоду можно идти с гордо поднятой головой. А впереди? Впереди наспех переброшенный порядком прохудившийся мостик, с внезапными сюрпризами в виде прогнивших досок над бездонной пропастью полной тьмы. Проломятся доски, да так, что там либо прыгай - очень далеко и умело, с полной верой в себя и в свои силы, либо падай в эту пропасть. Перспектива так себе.
Я это так хорошо представляю и описываю только потому, что и сама всегда знала об этом. И все время болела за тебя всем сердцем - решишься ты или нет. По крайней мере та часть меня, которая не хотела тебя себе полностью и безвозвратно.
Не думаешь же ты, в самом деле, что я искренне верила, что поступаю правильно каждый раз скрывая от тебя столько всего. Не думаешь ведь ты, что я говорила себе мысленно "глупенький Этельстан снова решил, что его вопросы не стоят моего внимания или что его предположения оправдывают меня хоть как-то". И затем дьявольски смеялась в конце. Может быть я умирала от стыда и волнения внутри себя каждый раз, когда речь заходила о произошедшем в особняке Клемент или том, почему я все время что-то недоговариваю. Может я не представляла как решиться на подобный разговор.
Ты, наверное, потом лежал с ней в теплой кровати, окрыленный своим возвращением и думал: "как хорошо же я поступил тогда, что силой выбил из лживой ведьмы то неприятное признание". Оправдывал бы себя и знал, что твоя жестокость лишь малая капля в ответ на всю мою.
Раскрою тебе секрет - я специально это сказала. Чужая душа потемки и своя тоже. Вот я, в ответ на твою силу, на то, как ты решил поиграть с моим сердцем как с игрушкой, ответила самой своей темной, злой и обиженной частью, которая как паразит питается вечной мерзлотой и тьмой, а, напившись, переползает на всякое светлое и теплое, чтобы очернить, заразить переполняемой гнилью и продолжать есть. Очень ненасытное создание. Мне хотелось чтобы ты ушел. Вернулся уже, наконец, в ту жизнь в которой был бы счастливым. Поступил со мной как следует, бросив в одиночестве.
А прижал бы ты меня к себе, обнял и попросил рассказать всё без утайки, я нашла бы другие слова. Вспомнила бы, что в том моем поступке было и нечто светлое - к примеру неудачная, но всё же попытка исцелить тебя. Выполнить то, о чем мы договорились. Честно. Ну или почти... ведь нечто темное все же было, как тень следовало рядом. К примеру та откровенная ласка, которую твоя избранница назвала бы грязью. Кстати, ты рассказал ей об этом? Или все-таки кое-что утаил для себя, спрятал в воспоминаниях, не желая делиться. Признаюсь тебе в том, что не озвучила тогда в мотеле - идеальный план заключался в том, что ты вспомнишь как нам было хорошо когда-то вместе, пусть и в астрале. Прибавь к этому добросовестное снятие проклятия и получается всё не так уж и плохо. По крайней мере вполне гарантировала мне твоё возвращение за добавкой. И, разумеется, чистосердечное предложение помощи.  Разве можно так легко забыть то, как я скользила губами по твоей горячей плоти, как целовала её, как целуют только самого особенного и любимого, а потом погрузила в свой рот - горячий и влажный. Я вся тогда была горячей и влажной из-за тебя.  Ты двигался там пока не кончил. Мне казалось это даже логичным - моё проклятие в тебе, твоя сперма во мне. Быть может я и правда старалась изо всех сил чтобы помочь, усиливая нашу связь. Но не слишком-то помогло в результате.
Простишь мне ту манипуляцию? А заодно и эту - уже в словах, ведь что случилось, то и случилось. Кто знает, вернись мы с тобой в ту ночь в мотеле было ли что-то иначе?
Я много думала, что же случилось такое, что не позволило мне избавить тебя от проклятия. Избавить и отпустить с миром - не искалеченного, а самого что ни есть прежнего. Очень много думала, а потом к своему удивлению поняла. Ответ всегда скрывался очень близко, но как и бывает с такими ответами - то, что перед глазами всегда самое сложное.
Не было никакой счастливой жизни, которую ты оставил и к которой должен был вернуться. И не было никогда. Тебе не хотелось возвращаться. И я вовсе не про то, что тебе все то время хотелось трахнуть меня как следует, памятуя о наших совместных приключениях в астрале.
Было что-то еще... И до сих пор ведь есть. Ты мне тогда сказал, что тебе осточертело быть ценным грузом в глазах своей семьи, но ведь на правах ценного груза ты и отправился со мной в наше незавершенное путешествие.
Я предложила тебе помощь, предложила спасение. А ты мне доверился и согласился.
Только было кое-что еще тогда - то, о чем ты, возможно, боялся признаться даже себе. Я предложила тебе побег. Предложила выкрасить тебя, как ценный груз, от тех, кому ты тогда принадлежал. И именно на это и получила твоё согласие. Разве нет?
Добавь этот фрагмент к общему паззлу и все складывается - проклятие так глубоко засело в тебя, потому что почувствовало для себя родную почву из вечных противоречий, сомнений в правильности своих выборов, в уверенности, что хочешь быть именно тем, кого видят окружающие. И твоя тогдашняя невеста и нынешняя жена тоже. Ты и в своей любви тоже сомневался. И в её любви тоже. Запутался так, что не выпутаться до смерти и в самом центре моё проклятие засело.
У меня бы конечно тогда не хватило бы сил всё распутать. Для этого нужно много сил и времени и кое-что еще, что появилось у меня значительно после. Только было уже слишком поздно.
Спорим, что и сейчас у тебя дела обстоят не лучше? Ты и сейчас запутавшийся, живешь не своей жизнью и все время пытаешься понять когда совершил ошибку. И с кем. Спросишь, откуда я знаю? Чувствую. Это же чутье ведет перелетных птиц, заставляет лететь их без продыху хоть целых десять дней подряд над бескрайней океанской гладью к суше.
Вот и нет никакого счастья, но встреться мы с тобой в присутствии других магов ковена, в компании твоей жены и ты будешь улыбаться ей, изображая ваше совместное счастье.
Или не будешь?
Ужасно хочется проверить, а тебе? Меня как раз на одну такую встречу пригласили (вроде как в знак уважения) и ты, разумеется, тоже придешь. Если только рискнешь после это письма, которое я пишу сидя в номере отеля, вот только что после душа, еще вся влажная и мокрая. Пригласила бы тебя к себе, но это непозволительно для женатого мужчины. Едва не добавила "и для замужней женщины", пытаясь представить себе твоё выражение лица. Нет, над таким не шутят.
P.s. Отелей в Аркхеме не так уж и много, особенно достойных. С видом на парк, в котором, должно быть, ужасно уютно гулять осенью.

[icon]http://forumupload.ru/uploads/001a/c0/4f/7/950128.png[/icon][lz]<div class="lzname"><a href="http://arkhamstories.rusff.me/viewtopic.php?id=55#p85">Мария Клемент, 45</a></div><div style="background: linear-gradient(to right, #bd9833 1em, #1e1e1a 6em);" class="oderzh"><div class="sht"/  alt-title="Осознающий: 6 уровень">шкала безумия</div></div><div class="lzinfo">Разве не хочется <a href="http://arkhamstories.rusff.me/profile.php?id=48">тебе</a> поддаться своему искушению?</div>[/lz]

+1

3

- Мисс Клемент? Для вас оставили.
Приветливая девушка, работавшая на ресепшн в этот день, передает в руки клиентки конверт. Самый обыкновенный, белый, на котором значится аккуратное, почти каллиграфически выведенное имя. Правда с нюансом: после чинного “для Марии Клемент”, примкнув к фамилии, затесался неуверенный вопросительный знак.

Зачем ты вернулась в Аркхем? Зачем все это?
Нет, конечно я не сжег твое письмо и прочитал его. Но сделал я это не потому что соскучился или что-то в таком духе. Мне искренне захотелось понять, о чем ты вообще думала, когда решилась написать мне спустя столько лет. И не только написать, но и принести письмо к дому. Для чего? Чтобы его могла найти моя жена?
Мне кажется, что это твоя типичная черта, Мария. Рассуждать про мое счастье и вместе с тем пытаться его уничтожить. Из лучших побуждений, конечно же.   
Моя жизнь только начала налаживаться. После всего, после тебя. Я не хочу сейчас все испортить, подорвать доверие, которого так долго добивался. Ее доверие. Да, я женился на Маргарет и ни о чем не жалею, ни об одном из принятых решений. Они все привели меня в сегодняшний день, где у меня есть дом и семья, которая в скором будущем станет больше. Моя собственная семья. И чем же это не моя жизнь? Разве я где-то запутался? Разве я несчастлив?
Ты пишешь о счастье так, будто это какое-то постоянное состояние, какой-то неизменный атрибут жизни - вечная эйфория. Будто можно щелкнуть пальцами, выбрать правильную дорожку (разумеется, с правильной женщиной) - и вот ты уже на седьмом небе до конца своих дней. Но я тут выяснил кое-что. Нет ничего правильного и нет никакого постоянства - вся жизнь состоит из сомнений и вопросов, на которые ты никогда не получишь ответа. Ничто не дается просто так, все хорошее нужно заслуживать, нужно каждый день трудиться, в том числе и в отношениях, чтобы они были счастливыми. Да, я должно быть звучу сейчас как старый занудный дед, но наверное я такой и есть. Таким ты меня знаешь?
Маргарет простила меня, она приняла меня назад, и мы приложили очень много усилий, чтобы наконец перевернуть ту страницу… Попытаться не вспоминать. И пока ты не вернулась в город - нам это почти удавалось. Она уже долго не упрекала меня нашей с тобой прошлой связью, и я уже начал полагать, что все прожито. Но ты вернулась и первым, кто мне об этом сообщил, была моя жена.
Наверное я зря это сейчас пишу, но все же не могу не. Мне просто необходимо сейчас быть с тобой честным.
Я не могу упрекать Маргарет в том, что она так и не забыла. Ведь я тоже еще помню. Слишком хорошо, как будто это все было вчера. Та поездка, больше похожая на побег, отель, как дождь стучал по стеклу, твои слова. Я часто прокручиваю их в голове, думаю, пытаясь понять твои поступки, тебя, пытаясь представить - а что если бы остался? Что если бы наши пути тогда не разошлись. В письме ты упрекаешь меня в том, что был слишком жесток, что будь я более мягким, позволь я тебе рассказать все - и…возможно, не случилось бы этих семи лет. Я конечно думал и об этом. Возможно ты права.
Но еще больше ты права, когда говоришь о шатком мостике над бездной тьмы. Такое меткое описание. Вспоминая, прокручивая все это раз за разом в своей голове, я очень хорошо чувствую эту шаткость и понимаю, что поступил единственным возможным для себя образом, когда вернулся к свету. К ней.  Я не такой сильный, как ты возможно думаешь, Мария. Точнее сказать - я слаб. Был тогда и едва ли теперь сильнее. Не знаю, кем бы я стал, оставшись рядом с тобой, когда нет никаких ориентиров, все туманное и зыбкое…. Когда все дозволено. Ты понимаешь? Я даже не представляю, в кого бы я превратился, прими я тогда твою сторону, согласись я с тобой. После этого я бы смог оправдать абсолютно любую подлость, простить себе, тебе, да любому чудовищу что угодно. Осталось бы тогда хоть что-то от моего сердца? От этого (я сейчас смеюсь) ценного груза. Мда… Иронично, не так ли?
И еще одно.
Я не могу встречаться с тобой. Не потому что испытываю к тебе ненависть или что-то подобное и не потому, что хочу тебя таким образом наказать (хаха)....
(Должно быть, я сейчас даю тебе в руки страшное оружие против себя. И если ты покажешь это послание Маргарет, написанное моей рукой, для нас с ней все будет кончено. Но я должно быть совершенно лишился рассудка, раз все же пишу это и верю, что оно останется между нами).
...Конечно я открывал твое письмо со страхом и любопытством, о котором написал в начале. Но было и еще кое-что. Такое сильное, что у меня перехватывало дыхание. Что у меня дрожали руки.
Правда в том, что я желал его. Это письмо. Хотел всей душой, а потому не мог поверить в реальность происходящего. Мне оно было необходимо. Наверное это можно сравнить с тем, как чувствует себя наркоман в ремиссии, случайно нашедший дозу.
Еще немного тебя.
Ты не представляешь, как мне тебя не хватало. Как долго я пытался смириться с этим чувством глубокой, неизбывной потери после нашего расставания. Как будто из меня вырвали кусок, оставив на его месте вечный промозглый сквозняк.  Сколько раз я говорил себе, убеждал себя, что ценой малого спас большее, да только от рассудка в этом деле мало толку. Тайком  я все равно продолжал искать хотя бы твой запах. Похожий на тебя профиль. Что угодно. Хотя бы что-то, может быть отдаленно, но напоминающее тебя. Это полное безумие.
Теперь ты можешь представить себе мое состояние, когда я дочитал? Я был в одном мгновении, чтобы сорваться к тебе. Чтобы одним махом перечеркнуть все то, что я методично и с таким трудом строил. Все то, во что я верил и верю. Я уже искал причины, чтобы оправдать свое отсутствие дома. Уже почти придумал срочную ночную смену…успел почувствовать, как на моей шее затягивается эта жуткая петля лжи. И я практически ликовал!
...Это ты называешь счастьем?
Мне больно и стыдно в этом признаваться сейчас. Но наверное главное, что я все же не поддался. Не оказался с тобой в постели прошлой ночью, тем самым предавая все, что мне дорого.
Нам нельзя видеться, Мария. И когда я пишу, я чувствую, словно этими строками отрубаю себе руку. Или ногу. Ломаюсь в позвоночнике. Чувствую, как почти умираю от потери крови - столько сил требуется мне для этих слов. Но я все же еще раз это напишу - нам нельзя встречаться. Я не могу встречаться с тобой. Так нам обоим будет лучше. Нам троим. Или даже четверым, если ты все же вышла замуж.
К слову, поздравляю, если это так. От чистого сердца, которое, я верю, смог сохранить, оставаясь верным себе. И теперь - своей жене, своей семье.
Пожалуйста, не пиши мне больше.

P.S. я постараюсь найти причины, чтобы избегать официальных мероприятий, пока ты в городе.
И нет. Я не рассказывал ей. Для чего? Я и без того ранил ее чувства, когда сбежал с тобой. А то что это был именно побег я не отрицаю. И одно из тех воспоминаний, которые я оставил для себя. Возможно и поэтому тоже я никак не могу излечиться…

[icon]http://forumupload.ru/uploads/001a/c0/4f/48/t33723.png[/icon][lz]Врач в больнице Святой Анны, маг Ковена Прилива. 30 лет, 7 из которых женат на Маграт Валентайн [/lz]

Подпись автора
к р а с и в о

http://lenagold.ru/fon/clipart/k/kot/kosh419.gif
c моим котечкой замурчательно <3

+1

4

Графитовые сумерки осени быстро переходили ночь, уносились с промозглым ветром куда-то на север. За окном гостиничного номера темная претемная ночь. Ночь же теснилась возле желтого света фонарей. На полупустом столе у стены полупустая темная бутылка и бокал с алым дном. По счету второй, ведь первый она разбила, когда сжала слишком сильно. На столе конверт и развернутый листок исписанный ровными буквами - часть из них призрачными очертаниями проходят сквозь темные пятна.
Это могло бы быть вино, но это кровь.
Мария гладит его пальцами, прикрывает глаза и хаос от нахлынувших эмоций уже почти не терзает её, не рвет на куски.
"...дом и семья, которая в скором будущем станет больше" - всё происходит на этой фразе. Пальцы сжимаются слишком сильно и хрупкое стекло трещит, оседая на полу. Боль жжет руку, боль помогает отвлечься от истеричного крика внутри, от вспыхнувшей высоким костром ненависти, белой, ослепляющей ярости. Кровь из пораненной руки заливает пол и, сжав зубы, Мария подносит к ней бумагу - портит идеально белые листы, следит внимательно за каждым пятнышком - кипучая ярость в ней успокаивается, больше не причиняет столько боли. Только тогда можно продолжить чтение.

... В непроницаемой осенней ночи больница сияет как сказочный дворец. Дежурит по углам закованная в доспехи стража. Чутко слышит, зорко видит, следит за каждым случайным пятнышком - никого не пропустит в королевские покои.
Заметит чужака - поднимет на уши весь дворец. Спустит на него самых злых псов, поэтому Мария крадется очень тихо и крайне осторожно. Она преступник, она замыслила страшное. За эти помыслы её даже не бросят в сырую промозглую темницу в катакомбах светлого и чистого дворца - с ней расправятся прямо на месте.
А ведь жаль.
Ей хотелось бы прилюдной казни. Хотелось бы последнего слова, когда собравшиеся зеваки для которых казнь единственное развлечение в жизни будут смотреть на неё, пока грубые руки палача подводят к помосту, поднимают на сложенные доски, чтобы затем привязать.
"Гори, ведьма, гори", - будут кричать ей.
Она бы тогда смеялась и проклинала. Вот это было бы настоящее веселье.

Реальность куда прозаичнее. Высокие каблуки  туфель отстукивают гнетущий ритм, обнаруживая её перед чуткой и зоркой стражей, но в больнице такой нет. Зато зевак хватает. Полуночники, они все равно сидят по углам приемного покоя, неся в себе разные степени увечья. В их взгляде, до того болезненном и сонливом внезапно проступает живой интерес. Для них Мария таинственная незнакомка, прячущая руки в черном пальто. И уж точно в приемном покое не принято заходить, укутываясь в шлейф древесного сандала, пряча на красных губах широкую гордую улыбку. Сегодняшней ночью Марию греет этот взгляд, вливает в тело давно забытый азарт охоты, успевший когда-то уже наскучить. На бледных щеках румянец, когда её разглядывают начиная от кончиков прямых темных волос, заканчивая острыми носами туфель. В таких осенней ночью уже должны мерзнуть ноги, но Марии сейчас жарко. От волнения жарко. И от чего-то ещё...

Ей надоедает через какое-то время и обычное заклинание отвода глаз позволяет затеряться среди присутствующих. Их даже жаль - вот во взгляде каждого, будь то мужчина или женщина был огонь, была страсть и вот вновь безразличие, вновь хандра наедине с собственным недугом и болью в ожидании помощи.
Марии нужно уточнить лишь одну фамилию и наличие врача с ней дежурящего сегодня ночью.
Медсестра было протягивает ей анкету, которую необходимо заполнить перед посещением врача, но, отвлекшись, переходит к следующему пациенту.
Никто не обращает внимания даже когда она проходит дальше, идет по белоснежному коридору к нужному кабинету. Ожидание занимает всего пару минут, когда дверь открывается и из неё выходит пациент. Он смотрит сквозь Марию, пока та деликатно стучит и сразу же входит, оказываясь в кабинете.
Знакомый голос просит её подождать - за стенкой, в которую ведет открытая дверь. Мария ждала семь лет, но еще немного ожидания не помешает.
Сердце пропускает пару ударов, от наслаждения поджимаются губы, разгоняется кровь по телу и жарко становится просто от одной мысли.
Все опасности замка и вся стража оказалась бессильна перед ней. Она, вероломная, стоит в покоях короля, подпирая спиной дверь, выжидает еще мгновение. Сбежать или не сбежать? Смешно об этом думать. Мария, конечно же, не бежит, только расстегивает пуговицы пальто, развязывая пояс и остается в черном облегающем платье. Удивительно приличном, если подумать - ни сантиметра кожи выше запястий. Шея тоже закрыта, да и подол заканчивается чуть ниже колен.
Они ведь решили оставаться в рамках приличий. Точнее она, ведь он вообще не хотел с ней встречаться.
Присаживается на врачебную кушетку, но лишь после того, как, сверкнув бриллиантовым кольцом на пальце, оставляет на столе уже знакомый белый конверт, на обороте которого извилистое и уже знакомое.

- Ужасная боль в груди, доктор. Слева, - сдавленно, но отчетливо произносит Мария еще пока не встретившись с ним взглядом. 

Э.

Вопрос о моём возвращении в город ведь риторический? Я угадала? Иначе бы ты поднялся в номер и спросил у меня лично. Схватил бы за плечи, сжал, собираясь встряхнуть и добиться ответа и, несомненно, добился бы. Я ответила бы на всё твои вопросы так, как тебе хочется. Уж поверь мне.
Ты вспоминаешь о стуке дождя по стеклу и я помню его тоже. Ты пишешь о невыносимой потере и у меня начинает болеть сердце. Ты пишешь о том, как хотел моего письма и я чувствую твою изматывающую жажду, слышу как ты вдыхаешь глубоко, на сколько хватает легких, чтобы протрезветь, унять стремительный стук твоего сердца и не позволить воспоминаниям захватить себя. Но твоё тело всё еще помнит каждое моё касание и желает его вновь. Твоё тело уже готово, только и ждет, когда окажется рядом. Хочет этого больше всего на свете. Хочет проверить как там у меня внутри, всё так же горячо в ожидании тебя, всё так же влажно, как и в прошлый раз. В тот далекий прошлый раз. Сколько месяцев после этого ты ни с кем не спал? Прошу прощение, не спал со своей будущей тогда еще женой. Лежал рядом, потому что ей не хотелось твоего присутствия в ней, не хотелось твоих прикосновений, твоего желания. Как думаешь, она таким образом наказывала тебя? Или боялась, что её ласка окажется неприятна уже тебе? И что, изливаясь в неё ты нашепчешь на ухо совсем другое имя. Можешь не отвечать, разумеется. Хотя ты наверняка не ответишь, ведь я пишу письмо, которого не должно быть. Ведь ты просил меня больше тебе не писать. Был до чертиков любезен даже в этой своей просьбе, которую я всем сердцем хотела и собиралась выполнить, но с твоего же разрешения все же нарушу.
Я тоже помню нашу близость. Помню и твоё признание. Ты ведь и его помнишь, да? Мне не нужно повторять. Помню твои стоны и прерывистое дыхание и по-юношески еще легкий эгоизм, когда хочется всё себе, а после смущенно заглядывая в глаза надеяться, что тебя не отругают как провинившегося перед хозяевами пса. Хотя конечно же в глубине ты знал, что со мной можно и так. Со мной можно как угодно, ведь мы это знали оба.
А теперь твоё тело хочет повторить, а ты зачем-то себя останавливаешь. Мучаешь, веря, что твои мучения позволяют тебе зарабатывать доверие или что ты имеешь в виду, когда пишешь, что всё хорошее необходимо заслужить, упорно трудясь не покладая рук? Ты трудишься, а что в этот момент делает твоя благоверная? Как трудится она или это игра в одни ворота и ты так завуалированно пишешь о чувстве вины, с которым на протяжении семи лет тебе приходится сосуществовать бок о бок. Кто-то из вас явно трудится недостаточно, если стоит мне появиться в городе и всё тут же рушится. Я слышу в твоих словах необходимость искупления. Не слишком ли семь лет долгий срок для искупления? Сколько можно искуплять, эй!
И ты еще пишешь, что не понимаешь с чего я решила, что ты не счастлив.
Я раскрою тебе секрет. Еще один. Тот, в который ты ни за что не захочешь поверить, ведь в такое не верят порядочные и всегда возвращающиеся строго в установленное время мужья, преисполненные веры в то, что они поступают правильно и что все их поступки непременно обязаны быть во благо их семьи и что им нужно трудиться, чтобы заработать на счастье.
Ты заинтригован?
У тебя внутри есть потаенное место. Очень тайное и секретное. Ты туда давно не заглядывал, если принимать все твои слова в письме за правду. Ты даже про него уже почти забыл, но в те моменты когда мы были вместе ты приближался к нему маленькими шажками, тянулся к ручке и приоткрывал. Ты за годы своей жизни заставил себя поверить, что там скрывается нечто ужасное, поистине гадкое, что нельзя показывать людям ведь они не поймут. Ведь те, кто вокруг тебя всё еще ждут, что ты будешь их ценностью, наполненной светом.
А я тебе скажу - в том потаенном месте тоже часть тебя. Та часть, которую ты почему-то отверг тоже жаждет твоего внимания, ждет, когда ты обратишь на неё внимание. И ты обращал, просто не умел как следует обращаться. А если в ней твой истинный свет? Такое тебе никогда не приходило в голову?
Я всё еще помню, что ты просил больше не писать. Выходит, риторическим является и всё твоё письмо, ведь ты запрещаешь мне на него отвечать. И даже если я рискну, то ты, в свою очередь, вряд ли захочешь поддержать переписку. Ведь тогда это уже будет походить на диалог.
И все же, прости мне, что я нарушу еще одну твою настойчивую просьбу - я принесу тебе его лично. Положу перед тобой и попрошу открыть. И прочитать при мне. Отвечу тебе на все вопросы, которые ты не задал и на те, которые у тебя могли еще возникнуть.
Интересно, на такое ты осмелишься?

[icon]http://forumupload.ru/uploads/001a/c0/4f/7/950128.png[/icon][lz]<div class="lzname"><a href="http://arkhamstories.rusff.me/viewtopic.php?id=55#p85">Мария Клемент, 45</a></div><div style="background: linear-gradient(to right, #bd9833 1em, #1e1e1a 6em);" class="oderzh"><div class="sht"/  alt-title="Осознающий: 6 уровень">шкала безумия</div></div><div class="lzinfo">Разве не хочется <a href="http://arkhamstories.rusff.me/profile.php?id=48">тебе</a> поддаться своему искушению?</div>[/lz]

0

5

Оставалась проблема - что делать с ее письмом? Оно являлось уликой, доказательством, свидетельством вероломного вторжения в их с Маргарет дом. Наверное нужно было от него избавиться - выкинуть или сжечь, как и предполагала Мария. Но Этельстан сидел в нерешительности, наблюдая невидящими глазами плывущие строки. Пугливо замирая сердцем, он все пытался представить - как это? Уничтожить единственное, что за очень долгое время в самом деле тронуло его. Задело, казалось, совершенно отмерший нерв глубоко внутри, пустив по нему горячий ток. Он все еще вибрировал, посылал тревожные сигналы сквозь всё некогда онемевшее тело. Так чувствуется пульсация крови в затекших от неудобной позы и наконец освобожденных конечностях. Но это наблюдение не делает Этельстана счастливее…, наоборот - погружает в тяжелую воду отчаяния, возвращает к пугающему факту своей зависимости. Его ответное письмо к Марии насыщено им, пропитано честным признанием. Зачем? Не проще ли было проигнорировать? Не правильнее ли? Сделать вид, что это неважно. Что она не важна. Притвориться, как притворяешься все эти годы…
А может именно поэтому? Так сильно хочется быть честным и откровенным хотя бы перед ней. Ведь просто больше не с кем разделить этот неимоверно тяжелый секрет. Облегчить, очистить душу в отчаянной надежде на исцеление. Ведь оно возможно. Ведь в какой-то момент это почти случилось…
Если бы не ее возвращение.
Зачем? И на какой срок? Вдруг Мария решила вернуться в город насовсем? Это же возможно. В конце концов, пустующий особняк Клемент уже однажды привлек ее внимание. И кто Этельстан такой, чтобы ей запрещать? Прогонять ее с родной земли. Оставался конечно же еще ковен, но плести против нее интриги …? Вздор. Только не Этельстан.
...Жить в одном городе. Иметь возможность встречаться случайно. Где-нибудь на улице, в магазине, в кино…
От этой мысли сжимается сердце одновременно и страхом, и самой отчаянной надеждой.
Этельстан тревожно прислушивается к ночному шороху, оглядываясь на дверь. Нет. Показалось. Если бы Маргарет встала, он бы почувствовал значительно раньше. Значит, спит и даже не догадывается о тех призраках, что терзают ее мужа. Тайком и украдкой только что закончившего свое послание к другой женщине,... к бывшей любовнице. А теперь к кому? К чужой жене?... И вдруг у нее теперь другая фамилия?
Он с досадой поджимает губы, глядя на невозмутимую строгость выведенных на конверте букв. Он думает еще мгновение и добавляет к уже написанному неуверенный вопросительный знак. Даже на бумаге звучащий для него сейчас жалко. Так пугливо, что почти омерзительно. В самом деле - разве ему важно? Должно быть важно? Ее замужество только все упростит. Как один из факторов, своевременно призывающих к благоразумию. Хотя в таком случае зачем же она писала? Зачем ворошила прошлое…. Что еще ее письмо, как не приглашение, искушение в чистом виде?
Столько вопросов.
Этельстан сглатывает ком в горле, оставляя наконец свое письмо. Он знает, куда его следует направить. Знает это, потому что еще буквально пару часов назад отчаянно хотел сам оказаться у нее на пороге. Впиться в нее, сжать крепко, до боли и не отпускать до рассвета. Все это рисуется перед ним так ярко, так живо…, стоит только еще раз посмотреть на первоисточник, написанный ее рукой. Еще пахнущий ее запахом. Так остро, так необходимо. ...Разве сможет он выбросить? Или сжечь?
Может быть, ...спрятать?
“Ты только пытаешься казаться лучше, чем ты есть! Ты лжец! Подлый лжец!” - кричит на него Маграт из воспоминаний. Она рыдает, она отталкивает его, слепо, неистово. Она в ярости. Он никогда не видел ее такой … разочарованной. Разбитой. Она бьет наотмашь, разит словами - одно острее другого. Каждое прилетает точно в цель, потому что цель и не стремится закрыться, спрятаться. Он так надеялся на ее милосердие, которым его Реми была щедра к другим, но которого вдруг не хватило на него. Худшего из людей. Навеки запятнавшего себя изменой. И неважно по какой причине. Все это неважно. Она не хочет слышать ничего, всё повторяя свое ужасное обвинение, как проклятье.
Ты только пытаешься казаться лучше…   
Под его тяжелым, неподвижным взглядом, совершенно мертвым, бумага начинает темнеть. Без всякого огня или дыма она чернеет и рассыпается, начиная с уголка. Буквы пропадают без запаха и звука, чтобы затем и вовсе исчезнуть, словно стертые из самой реальности. Не было ни письма, ни конверта - и больше никогда не будет.
Никогда.

Ничего. Можно жить.
Он думает так, оставляя письмо на ресепшн очень рано, практически засветло. Думает, когда пьет кофе за столиком своего любимого заведения, пролистывая новости в телефоне.
Нет. И до сих пор не умер.
Ему все еще нравится местный особенный запах ранней выпечки и то, как крошится на зубах свежий тост. Как сквозит солнечный свет сквозь запыленное, но очень уютное окошко, заклеенное яркими картинками, похожими на этикетки с банок варенья. Уходя он все еще с удовольствием гладит толстого кота старушки, живущей над кафешкой, но привычного к местной кухне. Кота зовут Джош. И это все еще веселит Этельстана, как если бы он еще продолжал собирать свою дурацкую коллекцию из кличек животных - имен знакомых. Хотя посмотрим правде в глаза, круче кота Маркуса, которого он как-то вместе с пожарниками снимал с дерева, ничего быть не может.
И этому воспоминанию улыбается все еще живой Этельстан. Его сердце еще бьется, а ноги еще идут. И ему как будто даже становится лучше. Легче. Как будто проведя эту черту, написав свои прощальные строки, он задышал иначе. Подставляя лицо солнцу, чувствуя холодный ветер, Этельстан вдруг остановится. Вдруг так остро и невозможно почувствует…
И Маграт замечает это, улыбаясь, рассказывая про работу за обедом. Этот оранжевый осенний свет сквозь набежавшие серые тучки ей очень к лицу - и Этельстан любуется своей женой, как она смеется, как отмахивается от его предложения:
- Нет. В этом году мы не будем праздновать твой День рождения с семьей. Тебе предыдущих трех раз не хватило?
- Дарька ставит на то, что в этом году Карен с Кристой точно вцепятся друг другу в волосы. Неужели ты готова лишить нас этого зрелища?
Маграт очень старается не засмеяться, серьезно сдвигает брови, но конечно улыбается и светится, когда шикает на него и всем видом дает понять, что "ну и шуточки у вас, мальчики, конечно"… У нее теплый взгляд. Этельстан чувствует это дрогнувшим сердцем. И продолжает жить, когда целует жену, когда гладит ее ладошки и обещает быть дома к 5ти утра.
- Только не задерживайся. Ты и так очень устаешь…, - она гладит его по золотистым волосам, глядя на самом деле, как может смотреть любящая и взволнованная жена. -  Эти ночные смены - абсолютно лишние. Ими ты ничего не докажешь… - запнется, подбирая слова, - Если это из-за Кристы…
- Нет, конечно нет. Не из-за нее. Мне просто нужна практика. Я … ты же знаешь, что очень много потерял времени зря.
Она улыбается снова, целует его, негласно соглашаясь и одобряя. Ему на мгновение кажется, что в ее глазах мелькнула гордость.
Можно жить. Жить дальше. Жить после.
Просто жить.
Он так остро, так удивительно это чувствует, что теряется во времени, впервые за очень большой период погружаясь в работу с головой. Отдаваясь самозабвенно каждому маленькому действию, из которых и складывается настоящее. Не зыбкое прошлое, где ловушка на ловушке, а именно настоящее.   
...Что если все это была паутина. И теперь наконец-то он смог ее порвать?

Взгляд останавливается, как останавливается этот неспешный танец сегодняшнего дня. Размеренный и прочувствованный каждой секундой.
Теперь времени снова нет. Все зыбко. Все плывет и искажается. Преображается в стеклянных застенках, снова опустившихся, отрезавших остальной мир.
Он забыл, что хотел положить ручку в карман халата. Забыл свой первый вопрос и то, что можно жить. Ему кажется что вот теперь. Теперь он и в самом деле умер. Вновь встретившись с ней взглядом. Уже выбитый из колеи, уже уличенный одним лишь знакомым голосом. Как будто пойманный на месте преступления…, на попытке к бегству. От нее. Марии Клемент.
Почему ему казалось, что все закончится на том письме? Разве можно было в это так наивно, так чистосердечно верить? Совсем не изменился. Такой же мальчишка только теперь с дипломом и в белом халате с бейджиком.
В длящуюся паузу гулко бьется сердце, разнося эхо по омертвевшему телу. Он смотрит на нее и не может отвести взгляд, моргнуть, возможно, вздохнуть. Ее аккуратная фигурка в черном силуэте облегающего платья, ее волосы и яркие губы, ее глаза…. Этельстан ищет, но не может подобрать слов. Наверное где-то в душе он еще надеется, что это всего лишь иллюзия. Игра его воспаленного воображения.
Может, он сошел с ума?
Окончательно рехнулся, когда оставил свое злосчастное письмо в гостинице на ресепшн? Или может еще раньше… - когда ушел той ночью.
Исчезнувшие на этот великолепный осенний день сомнения обрушиваются сильно, молниеносно, возвращая его взгляду мертвую тяжесть.
Он видит лежащий на столе конверт, но игнорирует, подходя и садясь к компьютеру с той же невозмутимостью, с какой встречал любого из своих пациентов.
- Опишите характер боли. Ноющая, тянущая, острая,... - перечисляет ровно, открывая программу и собираясь вносить симптомы в карточку. Только конечно чью? Ведь она не записывалась. - Периодическая или постоянная? Какая интенсивность? Как давно началась? - замолчит, на секунду оторвется от созерцания экрана, чтобы быстрым взглядом проверить мелькнувший на ее пальце неприятный блеск. - … И под каким именем вас записать? Вы похоже не утруждали себя визитом в регистратуру.

[icon]http://forumupload.ru/uploads/001a/c0/4f/48/t33723.png[/icon][lz]Врач в больнице Святой Анны, маг Ковена Прилива. 30 лет, 7 из которых женат на Маграт Валентайн [/lz]

Подпись автора
к р а с и в о

http://lenagold.ru/fon/clipart/k/kot/kosh419.gif
c моим котечкой замурчательно <3

+1

6

Мария не смотрит на него. В подрагивающей реальности происходящего она не ищет его первого взгляда, робко и даже несмело, признаваясь в собственной роли. Сидит неподвижно, позволяя любоваться собой как картиной в раме. Как фотографией с обложки журнала, запечатленной в самом своей волнующей и соблазнительной позе навечно, навечно такой же не живой.
Его пристальный взгляд полон потаенного ужаса - он проходится по её коже и даже сквозь ткань платья она покрывается мурашками. Приятно, - она хочет зажмуриться и потянуться, упереться руками об упругую кушетку, выгнуть спину, то ли полулежа то ли полусидя. Она хочет, но сидит прямо и смирно, как оживший труп, как призрак из его воспоминаний, что пришел по его душу спустя семь наполненных счастьем и болью лет.
Мария сидит смирно, пока он обходит её, пока думает видение она или ожившая давняя трагедия. Пока думает сбежать или не сбежать? Нет, разумеется не так. Он смелый, Мария знает. Он очень смелый и упрямый и на последнем своем издыхании он все-таки сбегает от неё, больше не веря в то, что они едут спасать его загубленную ею же душу. Как жаль, что она забыла упомянуть об этом в письме. О том, как верила, что ему нужна помощь и о том, как боялась, что опоздала. И как винила себя, как страшно винила себя... Такую Марию он, быть может, бы захотел выслушать. Захотел бы понять. Его полное сопереживания и сочувствия сердце тогда бы точно отозвалось. 
Её распирает от чувств, они зажигают хищным блеском глаза, когда он, наконец-то, занимает своё место и сидит теперь к ней в профиль.

Письмо лежит между ними как остывающее, погребенное под опавшей листвой тело.   

Теперь настал её черед любопытного ощупывающего взгляда блестящих в тусклом свете кабинета глаз.
Какой ты... - на её лице восторг, а прижатые плотно красные губы дрожат, умоляя улыбнуться. Она уже не здесь. Не на этой кушетке в покорной позе случайного ночного пациента. Она там, с ним, крадется к нему, ступает уверенно, кладет руку на эту стерильную белизну халата, перетирает её между пальцев, пока склоняется к нему, сидящему сейчас в кресле, пока вдыхает его запах у шеи, послушно кладя подбородок на плечо. От его близости щекотно внутри. Она ползет к нему на коленях, как его личный демон, его грех и соблазн, очень смирный от каждого его слова и приказа зависящий. Обнимает руками его колено, смотрит снизу вверх, заглядывает безумно и голодно, ему стоит лишь захотеть, лишь попросить, стоит лишь сказать ей о своем желании.
Она гладит его по гладко выбритой щеке, скользит вверх к волосам, что стали заметно короче.
Она мысленно разговаривает с ним, как если бы писала письмо.
Ты стал выглядеть старше, - чертит подушечками пальцев по острым скулам. Или ты в самом деле стал старше?
Она замечает в нем новые привычки. К примеру эту способность держать лицо и спину, делать вид, что между ними не накаляется воздух, игнорировать её полностью, как надоевший предмет мебели, как набившее оскомину воспоминание.
Ты стал строже, - ласково шепчет она в мыслях, ожидая взаимности, но его лицо всё та же непроницаемая маска. Мария почти ощущает гордость или то трепет благоговения.
Длинные пальцы покоятся на тонкой клавиатуре - красивые пальцы, избирательные и чувственные. Тоненькая полоска кольца держит эти пальцы в плену и в узде, но Мария все равно любуется ими, все равно представляет на своей коже, на запястьях, сжимающих их крепко. Эти пальцы путаются в её волосах, тянут и, кажется, совсем не боятся причинить боль.
Он сжимал ручку в своих пальцах, когда аккуратно выводил слово за словом, глядя на чистый еще лист внимательно, как смотрит сейчас в экран. Мария представляет его взгляд - его отрешенные голубые глаза, заглядывающиеся вглубь себя.
Интересно, что ты делал после? После того, как вложил письмо в конверт и отнес по адресу. Вернулся домой и забрался в нагретую постель? Вздохнул полной грудью и поверил, что на этом всё?
Или весь день провел в тревоге, ждал нарушу ли я не данное тебе под клятву обещание - не писать и не искать встречи.

Его случайный беглый взгляд рушит всю строгость и отрешенность образа. Низвергает до основания выстроенные стены и серьезность положения. Он поспешно возвращается к экрану, но Мария уже улыбается - растягивает свой алый рот и вытягивает пальцы, шевелит ими, будто пытаясь справиться с онемением. На деле старательно и напоказ демонстрирует своё чудесное колечко, любуется уже им, поворачивает к свету, оценивающе заключает, что этот бриллиант, пожалуй, её хотя бы на одну сотую стоит.

- Мария Клемент. Мне нравится так. Без вопросительного знака, пожалуйста. - В голосе мягко стелется улыбка. - К сожалению, медперсонал ночью теряет во внимательности и меня пропустили.
Марии приятно оправдываться перед ним, а еще до ужаса любопытно следить за ним таким до кончиков пальцев профессиональным и бесстрастным. 
Мне нравится отвечать на твои вопросы. Вот бы ты спросил что-то поистине сокровенное... к примеру когда я последний раз ублажала себя рукой и что я представляла во время этого? - она еще обязательно хочется осмелиться на этот вопрос, но чуть позже.
- Эта боль появилась уже довольно давно. Тянущая. Почти всегда. Словно кто-то забрался в сердце и вытягивает из него все время что-то. К этой боли я уже привыкла, сделала часть своей жизни. Порой боль переходит в ноющую - особенно по ночам и заметно мешает сну. Приходится успокаивать себя алкоголем, не знаю, разрешено ли у вас такое лекарство. Впрочем, оно не особо помогает, но делает ноющую боль терпимой. Но иногда, в самую тревожную ночь или даже днем, когда нахлынут воспоминания боль вдруг становится острой. Настолько острой, что разрывает всё тело - так мне кажется. Приходится терпеть, сжав зубы и молиться, чтобы побыстрее отпустило.
Мария до смешного серьезна в своем драматичной речи.
- Думаете это серьезно, доктор? Моему мужу есть о чем волноваться? Он ведь очень хочет детей, но сердечные проблемы и дети, я знаю, несовместимы.

Она водит пальцами, то сгибая, то разгибая их, наслаждаясь этой тяжестью на пальце, и не может не представлять себя на кушетке с раздвинутыми ногами и его сверху. Она стонет, кричит, а он зажимает ей рот рукой на которой как память о вечной любви кольцо. Маги могут обходиться и без них, но до чего приятно играть эту роль и в глазах людей. 

- Открой его.

Тихий призыв звучит взведенным курком и выстрелом одновременно. Мария знает, что рушит идеальную игру, в которую они могут играть и дальше, знает, но все равно делает это.
- Конверт. Открой его. Хочу чтобы ты прочитал моё письмо. Ты думал, что оставишь за собой последнее слово? - свой вопрос она произносит без угрозы, напротив, чуть расслабляет ровную осанку и неулыбчивые губы. Улыбается ему губами, пока в глазах сталь и хищный оскал.

[icon]http://forumupload.ru/uploads/001a/c0/4f/7/950128.png[/icon][lz]<div class="lzname"><a href="http://arkhamstories.rusff.me/viewtopic.php?id=55#p85">Мария Клемент, 45</a></div><div style="background: linear-gradient(to right, #bd9833 1em, #1e1e1a 6em);" class="oderzh"><div class="sht"/  alt-title="Осознающий: 6 уровень">шкала безумия</div></div><div class="lzinfo">Разве не хочется <a href="http://arkhamstories.rusff.me/profile.php?id=48">тебе</a> поддаться своему искушению?</div>[/lz]

+1

7

Наверное он еще где-то внутри себя надеется, что сможет переиграть ее. Сможет отстраниться настолько, чтобы не понимать, не помнить, с кем наедине находится.  Если не думать об этом, то у него есть шанс. Хотя бы минимальная возможность…выстоять? Искушение огромно. Оно невыносимо. От него физически больно. И в ее власти легко прекратить эту боль, обратив в такое же невыносимое, яркое, невозможное наслаждение. Этельстан не умеет испытывать такие эмоции, ему не с чем сравнивать, нечем крыть. В этой стихии он абсолютно беспомощен и может разве что жмуриться. Изо всех сил отрицать. Твердить себе, ей, всему миру, что нельзя. Не нужно. Но это все равно что подобным же образом заклинать лесной пожар остановиться.
И все же он пробует. Не способный бежать, не умеющий остаться, пытается скрыться в собственных мыслях. Запереть их на замки, отрешиться от реальности. Это он умеет как раз очень хорошо.
Да вот только от первого же ее ответа он чувствует, как сыпется оборона. От того, как звучит ее улыбчивый голос, как она демонстративно (он видит уголком глаза) шевелит кистями рук и конечно от того что она говорит. Слишком уверенная в себе. В то время как его собственная уверенность от первого же удара пугливо сдает рубеж за рубежом. Зачем он поставил этот вопросительный знак? Остро полоснет его чувство стыда и неловкости. Зачем смотрел на ее пальцы? Дважды просчитался. И она конечно это почувствовала, конечно заметила… словно бы ему не все равно. А может и в самом деле ему это важно? Что она спит с кем-то другим. Конечно спит. За семь прошедших лет…
А вот и она - третья роковая ошибка. Зацепившись за знакомую тему, фантазия тут же ярко рисует ее лицо в ламповом свете отеля. Свете воспоминания. Ее взгляд, темный, наполненный до краев, когда он внутри нее, быстро, жарко, тесно и так восхитительно, что не хватает воздуха. Теперь ее такой видит кто-то другой. Или другие. Когда слюнявят ее тело, лапают, раздевают, раздвигают ее ноги и трахают как и когда вздумается.
Ревность обжигает. Отчаянная, беззубая, жалкая ревность, не умеющая, не считающая себя в праве злиться.
Зачем ты здесь? Зачем я тебе?
Этти, Этти, ты правда надеялся, что ее остановит твоя честность? Эта сокрушительная искренность про мир и любовь, обращенная к самой настоящей ведьме. Той, что едва тебя не убила, наказывая за безразличие. Той, что тебя прокляла. И прокляла бы любого другого просто ради себя и своего выживания. Хаха. Но если подумать…, еще хуже с этой задачей справилась бы ложь в твоем исполнении. Ты парадоксальный неудачник, Спенсер. Лжец, не умеющий врать…
Но он все еще пытается. Все еще не подает вида, внося имя, честно и привычно заводя карточку на имя Марии. Странно, что в базе ее не было раньше. Возможно, когда все переносили на электронные носители просто потеряли?
Мысли о работе немного спасают. Немного отвлекают от раздражающе ноющего, нарастающего желания. Напряжение увеличивается с каждой секундой, когда бессознательное все крутит и крутит ее слова из письма, ее образы, возвращаясь особенно пристальным вниманием к ярко накрашенным губам - здесь. Сейчас. Этельстан очень хорошо ощущает, как предает его собственное тело. Чувствует этот процесс досконально, во-врачебному осознает через ускорившийся пульс, через горячую, быструю кровь, делающую плоть под тканью брюк тверже. И он абсолютно бессилен это прекратить. Все, на что он сейчас способен, это скрываться, маскировать участившееся дыхание, заблестевший взгляд с глубоким зрачком.
Он печатает за ней, привычно выхватывая симптомы, внося их в строку “жалобы”. Привычно анализирует, исключая возможные диагнозы… Хотя конечно понимает, о чем сейчас на самом деле идет речь. И от этого в груди больно жмется, жжется узнаванием. У него и у самого есть эта болезнь. Похоже абсолютно неизлечимая.
Когда Мария заканчивает описание, он поднимает на нее глаза от экрана монитора. Знает, что целиком сейчас себя выдает, но … разве есть еще варианты? Если и был в этом кабинете мастер скрываться и врать, так то явно не он.
Этельстан смотрит все так же неподвижно и тяжело, почти неподъемно, выслушивая последнюю сентенцию про мужа и детей. И ему больно это слышать. Ему стыдно это слышать, сидя в своем врачебном кабинете, глядя на ее губы и представляя, как под столом она обхватывает ими его член. Как скользит вдоль языком, подняв на него свои темные глаза. Бесстыдно стонет, глотая, цепляясь пальцами за его бедра. И на одном из ее пальцев мерзко подсматривает этот сияющий, уличающий глаз.
Интересно какой он? Ее муж. Какая у него фамилия? Может быть, они даже знакомы… Кого она выбрала вместо него, Этельстана? Наверное какой-нибудь из друзей ее отца. Или сыновей друзей ее отца…. Она любит его? Наверное любит, если готова рожать от него детей.
Эта мысль. В голове она звучит издевкой над ним же самим. Она звучит черной завистью к этому неизвестному супругу Марии. Упреком к Маграт, который Этельстан, конечно, никогда не решится предъявить жене.
Любит и соблазняет другого. Очень в духе ведьмы Клемент.
А может Мария просто мстит сейчас? В ответ на его неумелую ложь в письме про ожидание ребенка. Хотя он и не врал. Он правда надеется… Рассчитывает…, а вместе с этим хочет трахнуть другую прямо здесь и сейчас. Больше всего на свете хочет.  Скованный по рукам и ногам, он боится, что сделай сейчас любое движение к ней, даже самое маленькое, незначительное - и уже не сможет остановиться.
Как грязно…. Так всегда с тобой, Мария? Через стыд и вину. Через предательство. Тебе ведь тоже теперь есть кого предавать… И это нисколько тебя не смущает? Не останавливает?
Он в ужасе. И в тайном, трепещущем восхищении. Его жалят эти острые эмоции, съедают, вырывая из красного, горячего тела по живому нерву, напряженной, взведенной мышце. Растаскивают по темным углам и там обгладывают, пока не дотянутся до дымящихся еще живых костей.
Ее приказ хлестко ставит точку в его неловкой попытке к бегству. В его надежде все же переиграть, быть сильнее за возведенными стенами, внутри своей головы. Этот бой уже проигран - она властвует в его мыслях, сильной красивой рукой с этим чертовым кольцом. Горячим ртом с красными губами. Так в самом деле есть ли еще что терять? И не смешно ли это сейчас - упрямиться, когда по всем фронтам уже проиграл?
Этельстан отвечает на ее улыбку своей. Легкой и быстрой под неподъемной тяжестью потемневшего взгляда. Настолько неожиданной на уставшем, побелевшем лице, что даже чужой. Она знает все его слабые места, все карты (большинство из которых он сам ей подарил в письме), уже давно просчитала возможные шаги - и он знает, что она знает. Дает понять. Только в этой нагловатой и чужой ему сейчас улыбке все же читается раздражение проигравшего.
- Хорошо, Мария… Я прочитаю сейчас, - согласится вот так просто зачем-то вслух, кончиками пальцев двигая к себе конверт по столу. - Но я все же надеюсь, что ты была краткой. А то некрасиво заставлять ждать людей с реальными проблемами.
Голос звучит насмешливо, спокойно - и сколько же нужно самообладания, чтобы звучать так, пока в груди оглушительно, пьяно, не своим ходом колотится сердце. Колотится так, что перекрывает мысленное звучание прочтенных слов. И нужно очень постараться, чтобы сосредоточиться на их смысле. Приходится читать дважды вступление. Трижды. Связывать предложения почти насильно. Этельстан боится, что мелкая дрожь в руках выдаст его, склонившегося над исписанным листом. Поэтому привычно перехватывает пальцы одной руки второй. И держит так на столе замком, поддержкой себе же. Напряженно, сосредоточенно, пытаясь выжить из себя эту проклятую слабость. Пытаясь погрузиться в текст. И это ему удается. Сосредоточиться. Провалиться и раствориться в ее мыслях, в нарисованных образах.
Провокационных - он знает. Он слышит, но у него просто нет сил им сопротивляться. Не сейчас, когда она рядом, смотрит на него, умело загнанного в угол. Звучащими убедительно доводами, подсвеченными, усиленными сомнениями, о которых ей так просто было догадаться. На которые так естественно было для нее надавить, чтобы окончательно обездвижить его волю.
Он знает все это, он мог бы сопротивляться, но каждая точно, сформулированная мысль легко, как нож в масло, входит в благодатную почву. Тревожит. Жжется. 
Этельстан уже не читает. Просто смотрит на исписанный лист и молчит. Оглушенный, отрешенный и очень тихий. В позе своей и в своем пустом, отсутствующем взгляде.   
- Я не должен был отвечать тебе, - наконец упадет в тишину вынесенным безоговорочно приговором. - Я спровоцировал тебя этими вопросами, на которые хотел услышать ответы, но запретил тебе их писать. И я понимаю почему ты сегодня, сейчас здесь, - он посмотрит на нее наконец из этой своей отсутствующей пустоты. Но дрогнет вдруг светлыми ресницами и на короткое мгновение вновь станет тем самым Этельстаном, который ехал с ней в машине, доверчиво дремал и с интересом спрашивал про музыку, что ей нравится.  Кажется, был такой же солнечный, осенний день, что и сегодня... И была такая же ночь. Только свет в ней царил теплый, а не этот - холодный, больничный, стальной. - Но это ничего не меняет. У меня своя жизнь, а у тебя - своя. Ты вышла замуж, я женат. И к чему тогда все это? Совершенно внезапное желание меня спасти? Спустя столько лет. Так вот я тебя уверяю - меня спасать не нужно. К тому же получается это у тебя весьма скверно. Мы уже проверяли. Желание оправдаться? Не слишком ли оно запоздало? А даже если и так, то у меня нет к тебе ненависти или старых счетов, - замолчит на мгновение, собираясь с силами для последней неозвученной еще мысли. -  Или тебе просто скучно в браке? Хочется приключения? Только не за мой счет, Мария. Уверен, за дверями этой комнаты найдется множество мужчин, готовых тебя утешить и развлечь.
Голос вдруг дрогнет, предаст так открыто и так глупо… Но он все же закончит:
- А теперь уходи. Мне нужно работать.

[icon]http://forumupload.ru/uploads/001a/c0/4f/48/t33723.png[/icon][lz]Врач в больнице Святой Анны, маг Ковена Прилива. 30 лет, 7 из которых женат на Маграт Валентайн [/lz]

Подпись автора
к р а с и в о

http://lenagold.ru/fon/clipart/k/kot/kosh419.gif
c моим котечкой замурчательно <3

+1

8

Марии нравится в этом кабинете. Её внезапно успокаивает как горят лампы, ей нравится плотность врачебной кушетке и её гипнотизирует то, как внимательный врач неслышно водит пальцами по кнопкам, записывая то, что она только что сказала. Он вдумывается в её слова, когда слышит их, вдумывается и действует обворожительно персонально - у Марии захватывает дух как. Она вся возбуждена до предела уже от одного только этого момента, в котором её персона имеет первостепенную важность для него. Он сосредоточен на ней так, как сосредоточен любовник на той, с кем проводит сегодняшнюю ночь. Убаюкивающее очарование, призывающее расслабиться, не скрывать своих мыслей, делиться ими, делиться своими самыми смелыми фантазиями, что расходятся по телу пульсацией.
Он переводит на неё взгляд лишь раз и в этом взгляде столько тяжести и тьмы, что тяжело дышать. В его глазах живет сила, живет черный водоворот обид и презрений, страшный голод бредущего по зимней заснеженной дороге волка и к своему стыду Марии не узнать, что скрыто в его взгляде. Столько мужчин смотрели на неё, но у этого взгляда иной сорт. Ей хочется разгадать какой.
Она теплеет на глазах в его присутствии. Теплеет и по одной его улыбке в столь неотзывчивых и несговорчивых губах всё понимает без лишних слов.

Ты не умел улыбаться так раньше, - чертит в мыслях по его губам, которые когда-то так хорошо помнила, которые видела в своих снах и которые теперь кажутся удивительно не похожими.
Всё просто, принц стал королем и именно в королевские покои она и держала свой путь. В отличии от принца, король встречает покушение на себя с достоинством и сдержанно, предлагает перемирие как и подобает монарху, сдается, но не перестает иронично улыбаться, зная, что находится на своей территории и подмога дело времени.
Мария замирает в предвкушении. Холодая её кровь, становится всё горячее, всё громче трубят в голове, стучат барабаны и полуночное торжество достигает своего апогея, когда Этельстан придвигает к себе конверт, вслух отмечая её победу. Насмешливо покорный, демонстрирует свою усталость как признак серьезности. Марии, конечно же, плевать. Между ними протягивается связь - как липкая нить паутины, она видит её, взволнованной улыбкой встречая его движение словно конверт это её одежда, а письмо это её кожа.

Этельстан невозможно нежен. Кончиками пальцев по краешку, открывает не запечатанный уголок и Мария чувствует на ощупь то, какой он - осязаемо, эмпирически. Он избавляет её от одежды, скользит по краям джемпера, вытаскивая его из юбки и тянет вверх, все время ладонями по коже - и согревая и обозначивая своё присутствие, свою важность, своё право. Падает юбка к ногам, царапают кожу кружевного лифчика острые бугорки сосков, пока он исследует её тело, пока проверяет на чувствительность, зовет её каждым прикосновением и она отзывается. Она так безумно хочет, чтобы он раздел её полностью сам и в первую секунду своего голого тела ей наверное даже захочется смутиться перед ним таким отстраненным и серьезным. Впервые за долгое время. Мария хочет, чтобы он сжал письмо в своих пальцах, но Этельстан сдержан, будто загодя зная, что в её мыслях, будто веря, что бумага пропитана самым опасным для него ядом и читает по ней не касаясь - напротив, сцепляя руки в замок.
Мария не расстроена. О нет, с чего ей расстраиваться, если он действительно читает. Она читает вместе с ним, читает в его глазах и в его плотно сжатых как и прежде губах, читает в задумчивом и отрешенном взгляде, в том сложном выражении, которое погружает всё глубже, затягивает в эти зыбучие пески. В этом письме Мария с ним, обнаженная, совсем без одежды, позволяет любоваться собой, позволяет насквозь видеть свои мысли, свои предположения и откровенные фантазии.
Просто скажи здесь и сейчас чего хочешь ты сам. Скажи, чего хочет твоё тело, как напрягается оно когда представляет. Просто скажи, что мне следует делать. Мария следит за Этельстаном немигающим взглядом, чувствует как вздымается его окаменевшая грудь под формой и находится с ним рядом. Прижатой тесно, шепчущей о нём и про него.
Мария знает, что каждое её слово достигло цели, каждое чувство прошлось по нему. Она как заботливая сиделка следит за тем, чтобы полный стакан целебного лекарства был выпит пациентом весь - через силу и захлебываясь, через дрожащие пальцы и возникшее желание больше не пить, ведь кто знает, что под видом лекарства она дает ему...
Этельстан пьет свою порцию до дна, едва не салютуя ей бокалом, словно в нём чистейший и дорогой виски.
А потом начинает ей нагло врать. Настолько нагло, что его святую веру нельзя пошатнуть, ведь вся смелость его лжи еще и в том, что он сам в неё полностью верит.
Бла-бла-бла.
Бла.
Мария, конечно же, крайне внимательно слушает, изображая вид, что лекарство выписывают на самом деле ей. Рассказывают сколько и как часто принимать и что бывает в том случае, если нарушать курс лечения и в его серьезном строгом взгляде, который все никак не удается узнать ей, появляется нечто знакомое. Сверкает взметнувшейся к земле черточкой падающей звезды, мгновением узнавания... И то, что было мертво в Марии уже очень давно как будто бы солнечным зайчиком сверкнет в ответ... проваливаясь тут же в зыбкую мягкую тьму. Со звоном падая на самое её дно.
Когда прекрасно выстроенный и скроенный монолог Этельстана подходит к концу, Мария просто-напросто изрекает своё тихое и уверенное:

- Нет.

И на желтые листья, усеивающие уже всю дорогу в парке падает первый жестокий снег. Мария представляет его там - в теплом плотном свитере. С растрепанными локонами от этого сурового уже по-зимнему холодного ветра.
Он переспрашивает взглядом и она повторяет:

- Я не уйду. Как вы могли так быстро убедиться, что со мной всё в порядке? Что сердечная боль не является чем-то по-настоящему опасным для жизни? К тому же... - она склоняет голову в направлении стола, - разве вы не должны еще послушать моё сердце?
Чуть улыбнется сочувствующе, так милосердный суфлер вовсе не против того, чтобы главный артист на сцене периодически забывал свою партию из-за слишком бурной ночи.
- Мне нравится эта штука, - заявляет Мария с внезапной теплотой в голосе, так, будто бы они добрые друзья увидевшиеся спустя несколько насыщенных лет. Тянется рукой к столу, цепляя стетоскоп, что покоился на краю, как сонный зверек. - Всегда хотелось с ней поиграть.
Раскладывает, вставляя наконечники в уши и берясь за пластину на конце.
- Так интересно. Хочешь я послушаю твоё сердце? Ты покажешь мне как, - Мария смотрит на Этельстана, выбившегося из сил еще после чтения письма, так просто и игриво, словно он не велел ей только что убираться прочь. Смотрит и тянет его за собой, в тот новый виток игры и почти наверняка уверена, что он согласится. Игра начата еще тогда, когда он с улыбкой соглашается с её первым желанием. Нет, игра началась в тот момент, когда он оставляет на ресепшене письмо.
- Давай поговорим. Увидимся где-нибудь. Ты хочешь узнать кто он? Тот, за кем я замужем. Тебе хочется узнать сколько ему лет, старше ли он меня или младше?
Она улыбается. Она над ним мысленно смеется, пока глаза так прилежно предлагают совсем иное.
Ты хочешь узнать кто же он? Кто этот говнюк и хвастается ли он перед друзьями в каких позах имел свою жену прошлым вечером? Ты хочешь втайне заглянуть ему в глаза и увидеть в них испепеляющее его желание каждый раз когда я просто оказываюсь рядом? И ненавидеть его и презирать затем. Или тебе отчаянно хочется сделать вывод, что он самый настоящий слизняк, перед которым у тебя несомненное превосходство, ведь будь ты со мной рядом, ты был бы совсем другим, ты был бы таким, что я не могла отвести от тебя взгляда, мечтала бы уединиться с тобой даже в гостях, в чужом доме, заводя в уборную и запираясь, а после выгибаясь и изучая своё стонущее лицо в зеркале и следя за твоим напряженным, пока ты трахаешь меня сзади?
- А ты мне расскажешь о своей жизни за все эти годы.
Расскажешь, что сотворила с тобой твоя несравненная обожаемая и такая святая, великолепная жена, перед которой ты всегда в ногах, всегда склонив голову, всегда преисполнен сожаления и скорби за то, что позволил себе лишнего. Что она сделала с тобой, что ты даже передо мной уже почти виноват, уже почти просишь прощение за то, что допустил такую нелепую оплошность - позволил себе написать ответ, а мне запретил. И из-за нелепой оплошности я здесь и теперь твоя святая миссия успокоить призрака мщения.

[icon]http://forumupload.ru/uploads/001a/c0/4f/7/950128.png[/icon][lz]<div class="lzname"><a href="http://arkhamstories.rusff.me/viewtopic.php?id=55#p85">Мария Клемент, 45</a></div><div style="background: linear-gradient(to right, #bd9833 1em, #1e1e1a 6em);" class="oderzh"><div class="sht"/  alt-title="Осознающий: 6 уровень">шкала безумия</div></div><div class="lzinfo">Разве не хочется <a href="http://arkhamstories.rusff.me/profile.php?id=48">тебе</a> поддаться своему искушению?</div>[/lz]

0

9

Слабость. Сейчас он так хорошо, так отчетливо ее чувствует в себе. Она ощущается, как невозможность разогнуть спину, подняться, встать ровно. Словно на плечах лежит что-то невероятно тяжелое и при этом живое. Год от года оно растет, становясь больше, становясь еще тяжелее… и кто знает? Может быть, еще лет через десять оно просто погребет под собой так и не состоявшегося главу семьи Спенсеров.
Ведь он не был таким, когда они с Марией впервые встретились. Не был же? Кажется… Ему тогда очень важно было доказать, что мир неправ, списав его, как нежизнеспособный элемент. Окутав в пупырчатую пленку и уложив в самый дальний угол, чтобы не дай бог не сломать. Ему было так чертовски важно отстоять свою правоту, показать свою силу. Он поехал с Марией не только потому, что хотел сбежать, было ведь и еще кое-что… Не обращаться к семье. Да, точно. Не давать им повода еще раз его спасать. Чтобы они не могли и это добавить в общий список его слабостей, которые никогда не позволят занять положение, обещанное уже одним рождением. 
А что в итоге? Усмешка Маркуса и то, как он закатил глаза. Отец не был удивлен - и это вонзилось глубже и дальше любого проклятия. Мать с кошмарно спокойным лицом тут же принялась выяснять, кто теперь враг номер один и где именно можно его обнаружить, чтобы подвергнуть нечеловеческим пыткам. Берил как обычно развела суету наседки над цыпленком. А Маграт…, что Маграт? Видимо на тот момент она считала, что кесарю кесарево, смотрела так, говорила так…
Наверное никогда за свою пускай и недолгую, но все же уединенную жизнь Этельстан не чувствовал себя настолько одиноким, потерянным и кругом виноватым. Он предпринял попытку вырваться - и тотально, сокрушительно проиграл. Может быть все они правы? Если так отчаянно, так упорно вешают на него раздражающие ярлыки. Может быть, этим ярлыкам и в самом деле место именно на нем? Их так много, авторитетных, важных, а он - всего лишь он. Один.
Так тогда он думал.
Из года в год Этельстан больше не задавал вопросов. Предпочитая молчать и плыть по течению. Смиряться, пока совсем не сотрется из памяти иное; не заживет  вонзившаяся некогда острая игла, связанная недвижимо в наросших путах вен и мышц. Правил и установок.
Но сейчас казалось отмерший нерв вибрирует в пустоте, посылая сигналы. Как почти отключившаяся система сообщает о тотальном сбое. Он видит Марию и вспоминает… Думает, что если бы тогда, в то время сам велел ей уйти - она бы ушла. Неужели он стал настолько слаб? Настолько легко ему теперь можно диктовать свои желания, навязывать свою волю, а он смиренно согласится? Примет всё как своё собственное? Когда он научился так хорошо приспосабливаться, чтобы совсем пропасть. Незаметный и удобный Этти. Не тогда ли, когда просил Маграт о прощении, обещал и клялся, уверял, что любит только ее и будет любить ее всегда. Что никогда больше ее не предаст.
Как должно быть отчаянно и велико было это одиночество, что выбрать сиюминутными клятвами каторгу до конца своих дней казалось в самом деле спасением?
В итоге, если подумать...наверное то была не Мария, что в самом деле влияла на его волю через письмо. Правда в том, что этой воли почти не осталось. Вся изъеденная сомнениями, под невозможной тяжестью вины из года в год - его спина гнется, трещит, угрожая в любой момент сломаться. Потому что гордым душам не дано смирение в той же степени, что и рабам. Но пока он держится - ему проще и привычнее соглашаться. Она написала письмо - он ответил. Она захотела, чтобы он прочел - он прочел. Теперь он хочет, чтобы она ушла - но она остается…, и это он тоже готов принять. Безмолвно проглотить.

Тогда почему все же нет? Почему не поддаться окончательно? Признать наконец свои желания. Сказать ей, что хочет ее. Сейчас. На этой кушетке. Хочет, чтобы она расстегнула на нем брюки, чтобы притянула к себе, целуя, шепча, что он может делать с ней что угодно. Что захочет. Как написано в письме. Мысль об этом прошивает молнией. Яркая, живая.
Когда, Этти, когда в последний раз ты чувствовал хоть что-то отдаленно похожее?
И все же…, что потом? Когда за ней закроется дверь (а она закроется) - с чем ты останешься внутри своей с таким трудом построенной снова жизни? Пускай неидеальной, не той, что рисуют в рекламных буклетах…, но все же. С какими адскими муками ты возводил ее вновь? Как много сил приложил, чтобы новый день, а за ним и следующий и идущие после хотя бы просто не разрывали сердце? Ты помнишь, как там было? Как тяжело было не сорваться. Как сложно было самому, едва стоящему на ногах, служить опорой для возможно ненавидящей тебя в тот момент Маграт? Помнишь? И помнишь, как вдруг стало на чуточку легче. Как близко мелькнуло выздоровление сегодняшним утром….
Ты снова хочешь туда? В этот ад.
Нет, это не призрачная, почти истертая в позвоночных дисках воля. И не разбитое сердце. Это пока еще сильный в нем разум говорит, призывает остановиться. Пугает неминуемой расплатой, потому что так уже было. Ведь безумно желанная женщина рядом так и не научилась прямо отвечать на вопросы. В ее письме не было ни слова о причинах, как и в ее ответах, хотя именно она так смело призывала спрашивать. Пыль в глаза и ничего более. Типичная Мария. Она здесь исключительно для того, чтобы вновь разрушить твою жизнь, а потом исчезнуть еще на десяток каторжных для тебя лет. Она опасна, как опасен яд. В малой дозе - лекарство, но в большой…
Он смотрит на нее сейчас, наблюдает за ее ловкими пальцами на стетоскопе, слушает, что она произносит и как своими красными губами. Как она предлагает новую игру, о которой он, конечно, уже успел мельком подумать. Не потому, что желал раздеть (что конечно тоже). А потому что таков был порядок осмотра при подобных жалобах. Успел понять, что такое платье придется снимать целиком... Как вдогонку к уже озвученному Мария предлагает новую встречу, должно быть, тот самый диалог, о котором упомянула и в письме. Или скорее…
Он читает в ней. Слушает. И она знает, что слушает. То, что по каким-то причинам не может быть сказано вслух. Он угадывает в ее глазах недосказанность как приглашение. И в этом тоже видится ловушка, на которую он вновь соглашается. Мария слишком уверенная в себе, слишком сильная сейчас, когда он слаб и болен ею, когда он хочет подыгрывать ей и так отчаянно боится последствий. Но все же - он там. В ее мыслях. В ее звучащих ядом словах. Подстегивающих, дразнящих, завораживающих, привычно затевающих вторую игру параллельно первой. Он узнает что-то такое из их общего прошлого. Вспоминает кафе… Кажется, тогда она смотрела на него совсем иначе. Она сама тогда была пугливым зверьком, маленьким, не ведающим, что творить и как, но отчаянно желающим… Когда и как их роли так кардинально поменялись? Где она обрела столько силы, а Этельстан - наоборот - потерял?
- Зачем откладывать на потом? Ты же все равно не желаешь уходить, не так ли?- в его голосе раздражение, оно плохо скрываемо, как и возбуждение за полами халата, когда Этельстан вдруг встает к медицинскому шкафчику.
Она дразнила - и он окончательно поддался. Вспыхнул наконец, побывав в ловушке ее мыслей. В тягучем, полумертвом омуте его взгляда вдруг чиркнет искра негодования и злости, как спичка над разлившейся нефтью. Глубокой, вязкой, затянувшей бездыханной пленкой когда-то такую голубую, живую воду. И кажется, что сейчас. Сейчас вспыхнет! Прогорит до последнего черного пятна, и останется наконец один на один со своим отражением…
Но Этельстан все еще пытается сбежать, как некогда сбегала от света Мария. Сбежать в свой уютный и понятный мирок, где ведьмы не гуляют в полночь по кабинетам женатых врачей. Где есть неизменный семейный обед, когда не пересекаются смены. Где за окном неспешно из года в год растет парк, и там, среди сотен деревьев, есть одно любимое. Под которым так уютно читать или устраивать пикник. Где есть набережная, в свете фонарей которой некогда признавался в первой любви. И даже тот же самый кот Джош тоже есть, греющий пушистое брюшко на горячем от солнца подоконнике.
Он с видимым раздражением в движениях открывает шкафчик, доставая оттуда свернутый больничный халат для осмотра пациентов. Затем так же резко возвращается на свое место, буквально кидая сверток по столу к ней, на угол, где раньше лежал стетоскоп.
- Переоденься. За ширмой. Если хочешь, чтобы я тебя послушал. 
Мне неинтересно. И тем более мне неинтересно рассказывать тебе о своей жизни. Очевидно лишь для того, чтобы ты потом заявила, как я неправильно и несчастливо живу.
Он вдруг изменится в лице. Злая сосредоточенность неожиданно уйдет из его черт, сбежит, разглаживая каждую глубокую морщинку. Почти вальяжно Этельстан откинется на спинку своего кресла, снова подтягивая к себе кончиками пальцев распечатанное письмо. Пробежит взглядом по строчкам:
Положу перед тобой и попрошу открыть. И прочитать при мне. Отвечу тебе на все вопросы, которые ты не задал и на те, которые у тебя могли еще возникнуть.
Процитирует мысленно, поднимая на нее вновь спокойные, темные глаза
Так вот, Мария…, мой вопрос. А ты? Ты счастлива?

   

[icon]http://forumupload.ru/uploads/001a/c0/4f/48/t33723.png[/icon][lz]Врач в больнице Святой Анны, маг Ковена Прилива. 30 лет, 7 из которых женат на Маграт Валентайн [/lz]

Подпись автора
к р а с и в о

http://lenagold.ru/fon/clipart/k/kot/kosh419.gif
c моим котечкой замурчательно <3

+1

10

Чем слабее он тем вольготнее чувствует себя она. Чем больше в его движениях и позе скованности и усталости, тем больше ей хочется продолжить игру. Предложить новую, зная уже наперед, что он согласится. Что не найдет в себе сил остановить, пронзить её насквозь стальной выдержкой и холодным расчетливым упреком. Унизить, задеть и раздавить, - ему очень легко это сделать, Мария знает это, но тщательно скрывает от него же. Наслаждается его тревогой перед ней, питается его страхом и действует все смелее. Придвинув лицо к потухшим углям дует на них, дует, раздувает огонь до самых небес, чтобы спалить дотла и его и себя.
Он доверил ей свою слабость, признался в ней в своём письме и она сберегла её бережно, она принесла её ему на открытых ладонях и вот они уже вместе, существуют в одном замкнутом пространстве в своей взаимности. Маленький росток слабости поливают, заботятся, пока из него не вырастет нечто. Тебе разве не интересно посмотреть на то, что появится? - думает Мария, доверчиво заглядывая в его очень темные, искаженные больничным светом глаза. Или время отняло их прозрачную голубизну? Время и всё, что ждало его после...

Он в её мыслях. Мария чувствует. Принимает настойчивое приглашение, ныряя в темноту зала.
Словно два поздних зрителя в ночном кинотеатре они сидят сейчас на соседних креслах и смотрят один и тот же фильм. Тусклый в помехах, вдруг вспыхивающий яркими пятнами стыда и смущения. Этельстан очень тихий и скромный зритель, он ведь привык быть порядочным, пройдя интенсивный курс дрессировки. И всё же эта порядочность заводит его сюда - где на экране его двойник очень энергично сношает ужасно похожую на Марию актрису в светлой уборной какого-то неизвестного особняка. Он смотрит даже чересчур внимательно и она, к своему стыду, не сразу догадывается почему.
Он выискивает лицо её мужа. Когда-то же когда он мелькнет на задворках её мыслей, когда скажет стоп её разнузданной неуемной фантазии, которая так активно работает в отношении другого мужчины. Когда же он выползет огромной ворсистой личинкой на сцену и покажет все свои уродства.
Её это слишком сильно волнует - его присутствие в своих мыслях. Так же сильно, как быть и в её теле - он в её голове возбуждает не меньше. Учащает пульс, делает тусклой картинку, воображая, что еще такое можно показать ему, что можно рассказать, какую ложь выдумать... Он исчезает сразу же после финальных слов про себя и свою жену. Ускользает, но за семь лет Мария научилась разным приемам. К примеру тенью следовать за любопытными зрителями своих мыслей, цепляясь маленькой букашкой на рукаве белоснежного халата, пока тот, на ком он надет уже вприпрыжку несется в свой маленький и огороженный высоким частоколом мир.
Она смотрит краешком глаза, в маленькое зеркальце через отражение - там его любимый парк, там очертания ветвистого дерева и расчерченное линиями покрывало, что расстелили на земле. Там блестящая на солнце шерсть упитанного кота и там кончик улыбки его жены, вместе со смешливыми морщинками в углах глаз на затопленной светом кухне.
Посмотрела и хватит.
Она спрыгивает и исчезает быстрее, чем он или его суровая стража успевает подать сигнал тревоги, разглядев опасного нарушителя.

Первая честная эмоция за сегодняшнюю ночь - его раздражение. Его негодование, его прямо таки благая испепеляющая досада. Этельстан возмущен до глубины души, когда поднимается со своего места, когда она заставляет его подняться со своего места. Он звучит как хозяин дома, в который нечаянно нагрянули гости и пожелали остаться на чай, а сразу после ещё и на ужин. Как в доброй детской книжке. Мария вдруг улыбнется и улыбка искренне неловкая. С такой улыбкой просят прощение за то, что вызывают столько  неожиданных хлопот. Но продолжают сидеть на месте. Продолжают шнырять любопытными жадными глазами за каждым неловким или же напротив отточенным движением. Нежданные гости сами виноваты, что застали гостеприимного обычно владельца в слегка возбужденном состоянии. Но это, разумеется, не вызывает никакого смущения. Напротив, Мария бы очень сильно расстроилась, если бы не обнаружила в его брюках ни следа наметившейся эрекции.
Движение резкое и поспешное - не прямо в руки, но на край стола, уже зная, что она легко может до сюда дотянуться. Мария вдруг вспоминает, как когда-то давно, целую вечность назад, он протягивал ей широкое полотенце, случайно касаясь пальцами, когда она, измученная и запуганная стояла посреди гостиной в маленькой квартирке. И наутро там тоже была эта осенняя пыльца, плавающая в лучах солнечного света.
Вспоминает и пытается вызвать у себя приступ ностальгии с тем же упрямством, с которым вызывают приступ рвоты от того, что нестерпимо мутит. Тужится, но ничего не происходит. Ни единого, ни малейшего чувства. Как жаль.
Улыбается как ни в чем не бывало, поднимается с места и забирает безликую, легкую на ощупь ткань, скроенную и сшитую для подобных случаев. Когда нужно раздеться, но не быть голой.
Она теперь - на своих каблуках, возвышается над столом, останавливая уже было начатый путь до указанной ширмы. Наблюдая с интересом за переменой в Этельстане. За его открытой позой, за тем как цинично он вдруг выглядит, когда придвигает к себе письмо (почти что хватает за запястье и останавливает, хочет чтобы не уходила) - без прежнего холодящего кровь ужаса с которым немедленно следует спрятаться куда-то, пока не задело. Эта новая эмоция в нём, вместе с голосом, звучащим сейчас в мыслях, читающим её письмо слово за слово так ровно и равнодушно, что хочется вновь позволить себе дерзость, залезть в него уже плотнее, чтобы уличить лицемерный оскал и нежное как теплый ванильный пудинг волнение.
Вопрос звучит вызовом. Неприкрытым.
С застывшей улыбкой на губах, Мария, качнув бедрами все же следует к ширме. Она давит в себе вполне справедливую шалость - начать раздеваться перед ним. Стягивать с себя платье с эластичной тканью как вторую кожу, как змея вылезает из ненужной уже шкуры, чтобы блеснуть черными чешуйками, но знает, что это их общая игра. А в общей игре она требует к себе внимательности и соглашается с принятыми в больнице правилами. Пациентам следует переодеваться за ширмой.
Даже если они очень, очень доверяет своему доктору. Настолько доверяют, что могут быть на сто процентов откровенными.
- Счастлива? - переспрашивает, темным силуэтом за плотной тканью, вытягиваясь, руками задирая платье. - Счастлива ли я...
Пробует слово, что до этого выводила на бумаге, что звучало в её мыслях его интонациями. Пробует и не может ощутить в себе ничего. Её куда больше увлекает это чувство тонкой перегородки, отделяющей его серьезный и вдумчивый взгляд от её оголенного тела. Она бы сняла с себя всё белье сама, но разве же так интересно? К тому же это отличная возможность ему отказаться от этой крайне волнующей процедуры под предлогом непослушной пациентки, вздумавшей пощеголять перед ним очертаниями голой груди под воздушной тонкой тканью

- Мне лестно, что тебя волнует моё счастье. Что первый вопрос именно такой. - Мария высунет голову сбоку, старательно пряча всё остальное и широко улыбаясь своей белоснежной открытой улыбкой на ту пару лишних секунд, которые задерживают её переодевание, почти сразу скрываясь вновь.
В той шкале оценочных суждений, которую я применяю к себе счастья нет. Делает ли кольцо на пальце меня счастливой? Разумеется, нет.
Она выходит, возвращается к кушетке, чувствуя теперь себя неотъемлемой частью этого места. Под его пристальным врачебным взглядом.
Делает ли меня счастливой то, что я теперь принадлежу какому-то мужчине, так же как он принадлежит мне? Нет. Несчастливой, тоже. Если тебе интересно, а тебе интересно, ведь ты задал этот вопрос, то я скажу, что я уже довольно давно решила для себя, что счастье мне не нужно. В том понимании, в котором к нему привыкли люди.
Когда запираются в своих домах и живут там до старости, делая вид, что вытянули тот самый счастливый билет. Когда ходят на работу день за днём и стараются быть не безразличными к проблемам тех, кто им должен быть безразличен по умолчанию. Когда довольствуются малым, веря, что на большее они уже не способны.
Людское счастье в скуке. Наше счастье в другом.

- Я ответила на твой вопрос? - Марии нравится говорить это вслух. Ей нравится как звучит её собственный голос, как смешливо искрят в нём кокетливые интонации. - Спросишь мене еще? Меня так давно ни о чем не спрашивали. Удивительно, если подумать. Ты живешь с кем-то, кто принимает тебя как данность. Удобную, всегда под рукой, стоит только позвать. И ты тут как тут, а что при этом у тебя на душе...
Поднимет ладонь, широко расставляя пальцы и шепотом красноречиво выдаст с расстановками:

- Ли-це-ме-рие.

Расправит плечи и как будто теперь серьезна, теперь уже готова вновь отвечать так же честно, как и на первый вопрос.

[icon]http://forumupload.ru/uploads/001a/c0/4f/7/950128.png[/icon][lz]<div class="lzname"><a href="http://arkhamstories.rusff.me/viewtopic.php?id=55#p85">Мария Клемент, 45</a></div><div style="background: linear-gradient(to right, #bd9833 1em, #1e1e1a 6em);" class="oderzh"><div class="sht"/  alt-title="Осознающий: 6 уровень">шкала безумия</div></div><div class="lzinfo">Разве не хочется <a href="http://arkhamstories.rusff.me/profile.php?id=48">тебе</a> поддаться своему искушению?</div>[/lz]

0

11

Какому-то мужчине…
Этельстану режет слух это словосочетание. От него веет максимальным пренебрежением. Скажи она “другому” - и это прозвучало бы совершенно иначе. Глубже, искреннее. Разве можно принадлежать какому-то мужчине? Или какой-то женщине? Словно клейменный скот или переданная вещь - ты числишься за чьей-то фамилией и только. Тебе абсолютно неважно за какой.
Разве вещь в принципе может быть счастливой?
Этельстан на мгновение чувствует, что перед ним кто-то совсем чужой, неизвестный. Закравшийся в тело Марии. Кто-то ему незнакомый и возможно не столько опасный, сколько откровенно враждебный. Разве может так объясняться женщина, которая в последнюю вашу встречу плакала беззвучно? Которая, узнав, что ты хочешь быть с другой до этой самой смешной, такой человеческой старости, пошла на преступление? В котором призналась сквозь слезы, готовая принять любой исход, готовая даже умереть. Разве это было малое? И что же тогда большее?
Этельстан наблюдает за ней, механически доставая перчатки из ящика стола. Распечатывая и также механически надевая их. Конечно это тоже правило и так заведено, но было и еще кое-что. В этой изматывающей буквально пытке он не хотел давать ей еще один инструмент. Ещё одно искушение, которому так легко поддаться.
Прикосновение кожа к коже.
В реальности, сейчас, он чувствует насколько интимным оно может быть. Насколько разным. Как совершенно неожиданно изучающие, такие отрешенные касания врача сместятся по ее груди в жадном узнавании, как скользнут по животу и между бедер, сжимая, терзая. Какими нетерпеливыми, наглыми, злыми от нетерпения, мстительными они могут стать в одно мгновение, оказываясь внутри неё. Двигаясь в ритме ещё звучащей фантазии. Как если бы там, в этом темном кинотеатре, не меняясь в лице, не отрывая внимательного взгляда в поиске того самого или точнее какого-то там,… он вёл ладонью по ее колену. Между бёдер, собирая у запястья край ее платья. Цепляясь за ткань, за нежную кожу металлическими холодными царапками часов.
Покажи ещё. Покажи мне.
Он хочет увидеть лицо ее мужа, выглаживая пальцами изнутри жаркое, влажное тело. Сосредоточенно, пряча свое раздражение в ней, не выдавая себя ни одной морщинкой на лице. Ему необходимо знать, кто он. И только так. Ощущая ее сводящее с ума желание на кончиках своих пальцев. Ощущая, как она хочет его, Этельстана, стыдливо выводя на сцену свой запасной план. Показывая и мучаясь вместе с тем, зажимая между бёдер именно его руку…
Нет. Ему неинтересно!
Собственное тело Этельстана уже давно не союзник, оно - предатель, готовый переметнуться на сторону Марии в любой момент. И это видно. И это чувствуется в каждой клеточке, каждом взведенном как курок нерве.
Так сильно стучит сердце, толкая кровь по перекрученным венам, питая зажатые мышцы, когда он наблюдает ее силуэт за ширмой. Когда чувствует, как с каждым новым словом родом из этих красных губ ускользает обретенная было уверенность.
Она крутит им, как только может крутить женщина мужчиной. 

Но как будто от вида привычной больничной одежды на стройном теле становится немного проще. Хоть и на самую малость, но это тоже возможность сбежать. Выстроить между ней и собой хоть какую-то, пускай такую тонкую и полупрозрачную, но все же стену.
Он встает со своего места, делая несколько шагов. Таких обычных, будничных. Но за последние семь лет и этот час он не был к Марии ближе. Приятный запах мужского парфюма почти уже выветрился, сменившись особенным тоном стерильной чистоты и только что использованных перчаток. Шуршит ее больничный наряд, такой большой, объемный для совсем худых плеч….
Он помнит эти плечи, эту грудь, остро очерченные в прохладе кабинета соски и тоже вдыхает неуловимый запах. Пьянящий, такой знакомый, что хочется зарыться в него, притянуть к себе и сжать ее хрупкое тело. Ломать его, стискивая медленно но все сильнее, слыша, как еще через секунду она начнёт задыхаться, хрипеть, пытаться оттолкнуть. Но разве можно разорвать железное кольцо его рук? Она отдаст весь свой воздух, как он однажды чуть не отдал весь свой свет. Прямо в его губы незаконченным поцелуем. Обмякнет в руках трепещущим последние секунды сердцем. Только его сердцем. Ему до дрожи хочется это сделать. Ощутить ее своей до самого последнего края, до дна ее выпить, не оставляя ничего этим каким-то или даже этому какому-то.

Взгляд скользит по ней, как могли бы скользить его руки. Трогает голые колени.
В его квартире. Он тоже смотрел на них и не мог себе представить, что удержится. Что не прикоснется к ним, не поцелует.
Но все же… ты удержался. Ты помнишь?  Дело ведь совсем не в коленях. Нет. В них тоже. Во всей Марии. Физически она всегда привлекала необъяснимо сильно, как ни одна женщина ни до ни после. Ему легко в этом сознаваться наедине с собой. Может быть, это тоже одна из причин, по которым Маграт после того одного раза признания больше не желала читать в его душе… И больше не желает видеть его в своих собственных мыслях.
Но ведь кроме этой необъяснимой тяги было что-то еще. Что-то сверхценное, что-то настолько важное, что в ту ночь в отеле она безмолвно плакала. А он не представлял как это - теперь быть без неё. Что тогда в этом богом забытом доме она сама хотела спасти скучного, такого предсказуемого в своём счастье человечка. Пришла, не побоявшись угрозы. Остановила такие же руки в перчатках, только в тот раз все испачканные кровью. Она так смотрела…
Что же это? Просто принадлежность какому-то мужчине и какой-то женщине? А на проверку - лицемерие?
- И в чем же? В чем наше счастье? - скажет тихо, глядя на нее сверху вниз неподвижно, внимательно. Ровно напротив - прямо.
Наше счастье.
Эти два слова обходят их эхом, рисуя круг. Защитный круг, за которым весь остальной мир.
Так тихо. Ему в самом деле хочется услышать ее ответ. Он ведь и сам его ищет. Все эти годы тайком, отворачиваясь к стене в постели, замирая вдруг посреди жизни долгим взглядом в никуда. Может быть ведьма Мария Клемент в самом деле знает ответ? Все знает. И вернулась в Аркхем только для этого - чтобы рассказать ему.
Этельстан с шорохом халата садится сбоку от неё. Так близко. Так невозможно близко, что у него сбивается дыхание. Он не смотрит ей в глаза, когда прячется за стетоскопом в ушах, в методичном отточенном движении кисти на ее обнаженной коже у кромки синей больничной робы. Холодном касается, как ставит ледяное клеймо у самого сердца.
Но все равно жжется. Жжется. На его пальцах сквозь перчатки. Под длинными светлыми ресницами дрожит тень, вслушиваясь в движение ее крови. Такое знакомое.
…Помнишь? Когда выпытывал правду из этой груди. Как там, в этой маленькой клетке трепетало, и лились-лились кровавые слёзы?
Воздух накалён и блестит электрическими нитями, весь в паутине - когда он слушает в безмолвии. И хочет услышать все, что может сказать в ответ эта новая, пока непонятная, незнакомая ему Мария.

[icon]http://forumupload.ru/uploads/001a/c0/4f/48/t33723.png[/icon][lz]Врач в больнице Святой Анны, маг Ковена Прилива. 30 лет, 7 из которых женат на Маграт Валентайн [/lz]

Подпись автора
к р а с и в о

http://lenagold.ru/fon/clipart/k/kot/kosh419.gif
c моим котечкой замурчательно <3

0

12

Сколько лет ты тренировал это выражение лица? - язвительно шепчет Мария в мыслях. Выражение, когда в глазах как за ширмой все эмоции спрятаны, скрыты от посторонних чрезмерно внимательных глаз. Ты учился этому в браке? Или так проходил непростой период твоего взросления. Марии действительно интересно. Интересно, когда в нем произошли столь необычные перемены, когда живой интерес ясных глаз, по которым можно было читать как по книге осел на самой глубине, демонстрируя прежде всего стальную выдержку, умение вовремя сделать вид, который позволит затеряться среди таких же. Когда море в его глазах загнали в клеть, огораживая, зажимая всё крепче.
Семь лет... разве семь лет это долго? Разве же можно так поразительно повзрослеть, измениться, стать другим... Или для разительных изменений достаточно лишь дня?
Ей кажется или в его глазах неудовольствие? Неудовольствие от её слов, от того, как подается ею вся эта философия брака, как     насмешливо она её презирает, уже предавая ту отметину на пальце - на его и на своем - что должна о чем-то напоминать, что-то значить. Или ему, как мужчине, неприятно пренебрежение к тому другому, которого он даже ни разу не видел, чье имя он даже не слышал и не знает, не знает даже что к нему вообще испытывает Мария. Мелькает улыбка, гасится об серьезность и вот они уже вновь смотрят друг на друга - приходится приподнимать голову, но эта поза её абсолютно устраивает.

Её устраивает смотреть на него так, очень культурно и порядочно располагаясь на кушетке, не делая ни одного лишнего движения, придерживаясь намеченной игры. Устраивает, что он так же регламентировано порядочен, как и следует быть врачу, разве только каждый его шаг словно в бреду - механическое повторение основных рефлексов. Стоять-идти-сидеть. Лежать. Он движется именно так - без осознанности, зато с какой осознанностью смотрит ей в глаза. Дух захватывает и на голом, прикрытом казенной тканью теле появляется испарина.
Так вот под каким углом нужно на тебя посмотреть, - признает и констатирует факт, ироничной улыбкой встречая его тихий, как в камне выбитый вопрос, настолько тяжело он звучит вдогонку к такому же тяжелому вмиг всё показывающему и признающему взгляду. Сверху вниз - вот так. Вот так ему хочется на неё смотреть. Даже не приближаясь еще вплотную, даже не прижимаясь к ней, не направляя её голову, не заставляя её чуть склониться, без слов требуя приспустить брюки, погладить прохладными пальцами бедра и вдруг застыть, вдруг сделать вид, что она не понимает, чего он хочет. Что теряется в догадках и играть эту роль глупой дурочки, пока он не дернет её волосы, двигаясь на неё, показывая, что её руки вовсе не достаточно.
За ширмой порядочного и во всем виноватого, клянущегося в любви и, боже, интересно он вставал перед неё на колени, обнимал её, умоляя себя простить, проступает кто-то другой. Совсем другой.
Тот.
Кто готов был без лишних слов, лишь узнав цифру её номера, перескакивать через три ступени, поднимаясь, лететь, не замечая препятствий к заветной двери и, не утруждаясь в деликатном уведомлении, сломать самым примитивным заклинанием замок. На тот случай если она в душе и не услышит. Так даже лучше. Так даже интереснее. Он бы тогда проверил врет ли Мария Клемент с вопросительным знаком, когда пишет ему, что она внутри все такая же влажное при мысли о нём.
Он почти наверняка уже хочет это проверить сейчас.
Марию это восхищает. Куда больше, чем его выдержка и упрямство, чем отстраненность и строгость его взгляда, такого взрослого, такого осуждающего.
В чем наше счастье?
Раздевает её взглядом, скользит пальцами по ногам выше колен, щекотно ведет, обманывая своё безобидной лаской, чтобы затем  сорваться, как пес, посаженный на короткую цепь, в миг разожмет звенья и бежит, бежит, бежит, взрывая землю своими лапами, наслаждаясь стоном, наслаждаясь срывающимся темпом, тем, как её трясет в его руках, скрипом железных ножек по полу
Он держится на остатках собственной веры, на блеклой истлевшей картинке своего уютного мира, который, однако, никак не может победить окончательно.
Знаешь почему? Мария почти наверняка уверена, что он сейчас подсматривает. Что всё ещё ждет, когда она даст осечку, когда покажет ему лицо того мудака, что сейчас почесывает голову, лишь отдаленно предполагая, что на ней вот-вот вырастут рога. Ну же, кого Мария так унизительно обзывает каким-то мужчиной. Он хуже? Он лучше? Ты течешь перед ним так же как передо мной?
Потому что того, что ты себе представляешь нет с тобой ночью. Самой темной и бессонной ночью тебе не помогает ничего из того, что ты бережно хранишь себе, к чему хочешь вернуться. Потому что ночью ты чувствуешь, что хочешь совсем-совсем другого.

Холодный металл шипит на теплой коже её судорожным дыханием. Так впервые близко, в общем молчании, что хочется прикрыть глаза - она их и прикрывает. Торжественно стонет тело, пока она глубоко вдыхает, пока дышит им всем - выглаженным халатом и отголосками почти испарившегося парфюма за которым его запах так близко, нужно лишь склонить голову на плечо, прикинуться уставшей и очень грустной. Нужно было давить на жалость, да? Тогда он бы утешил, тогда сам бы положил её голову на своё плечо и держал, гладил, разглаживая её вселенские страданиями руками на спине.
Но уже конечно поздно.
Мягкие завитки возле уха. Отсутствующий вновь спрятанный за врачебной внимательностью взгляд. И жестокие воспоминания, которые он вытаскивает из неё. Как хирург твердо сжимающий скальпель и делая глубокий и длинный надрез.
Помнишь? - спрашивает он её. Или спрашивает себя, позволяя подсмотреть уже ей? Помнишь, - больно жжет отрезвляющей пощечиной по лицу. Помнишь Мария? - треплет её за волосы, хотя на самом деле всё так же неподвижен и сдержан.
Помнишь?
Так дети кидают камешки в тонкий и хрупкий лед, наслаждаясь узорами, которые возникают от каждого сильного удара. Маленькие садисты...
Мария помнит, но не признается. Не отвечает, теряя на секунду прежнюю расслабленность во взгляде, прежнюю кокетливую готовность играть в вопрос-ответ, отвечая лишь то, что ей хочется отвечать. И как хочется. Не в этом ли подвох?
Этельстан наверняка ждет. Когда она засчитает и за ним балл. Справедливый и честный, не всё же им играть по разным правилам. Не всё же ей болезненные провокации, а ему подставить другую щеку, терпеливо дожидаясь когда она вдоволь его попытает.
Но у неё есть ещё другой вопрос, требующий ответа.
В чем наше счастье?
В том, чтобы делать всё, что нам хочется, разве нет? Или ты ждал другого ответа?

Мария вдруг тяжело выдыхает словно против воли. Тянет свой выдох приоткрывая влажный рот и знает, что её сердце в этот момент звучит громко, почти оглушающе. Двинет бедром, ерзая на кушетке, сжимая в кулаке воздушную ткань на подоле. Жмурится, сводя бедра и все продолжая двигаться, тереться об кушетку, словно об что-то, что могло быть под ней, но чего нет. В её мыслях пустота - она ничего не представляет, пока дышит коротко, разгоняя своё сердце, пуская дрожь по телу, выгибаясь спиной, со всей силы упираясь бедрами, прижимая их чуть ли не до боли.
Движется так, как двигалась бы с ним внутри, но он всё еще не внутри - всё еще рядом. И она всё еще ужасно послушная пациентка.

[icon]http://forumupload.ru/uploads/001a/c0/4f/7/950128.png[/icon][lz]<div class="lzname"><a href="http://arkhamstories.rusff.me/viewtopic.php?id=55#p85">Мария Клемент, 45</a></div><div style="background: linear-gradient(to right, #bd9833 1em, #1e1e1a 6em);" class="oderzh"><div class="sht"/  alt-title="Осознающий: 6 уровень">шкала безумия</div></div><div class="lzinfo">Разве не хочется <a href="http://arkhamstories.rusff.me/profile.php?id=48">тебе</a> поддаться своему искушению?</div>[/lz]

0

13

А, может, и не было там ничего особенного. За ней, в ее поступках и мыслях. Может быть, она всегда действовала согласно настроению, сиюминутному импульсу. Сейчас она будет милой и нежной, а завтра вытащит из тебя душу. Прикрываясь каким-нибудь благовидным предлогом, в который и сама по чувствительности кошачьей своей натуры даже на мгновение поверит.
Для тебя это мгновение запросто может стать фатальным и непоправимым.
Ты опять ищешь основу у тумана, хоть что-то, за что можно схватиться, зацепиться. Придумываешь за Марию благородные причины, весомые доводы, украшаешь ее аурой тайны и скрытыми смыслами, пытаясь хоть как-то оправдать свое аморальное влечение. Эту мучительную тоску, что тянется и тянется без конца. Болезнь, зависимость - вот что это. Вот что толкает каждый раз додумывать, а не смотреть прямо и трезво. Заставляет охотно обманываться, безвольно идя на ее поводу, как барашек на заклание. Наркоман ведь тоже очень изобретателен, когда пытается оправдать первую после завязки дозу. Хватаясь за любой довод, он бредет только одним - получить кайф, которого никогда не достичь живя обычной жизнью. Такой яркий. Такой острый. Все ради этого. Неважно, что будет потом.
Руки дрожат.
...Мария вполне возможно (и теперь скорее всего) прибыла в Аркхем, чтобы снова наказать только уже за уход. За пренебрежение. Кто знает, почему именно сейчас ей так важно напомнить как хорошо было вместе. Может быть, ей тоже понадобилась доза. Лекарство от человеческой скуки. А получив свой кайф, высушив твое сердце, она снова исчезнет, вероятно в объятьях своего очень ветвисто-рогатого мужа.
Как жаль…
В самом деле, как жаль больше не иметь права на ошибку. Не уметь и не знать себе прощения.

Мысль разворачивается во времени связно и четко, хотя заключена в одной короткой секунде, больше похожей на пулю. Пулю, что прошивает насквозь легкое, начиная обратный отсчет из воспоминаний. По крайней мере так утверждают романтики. И с чего бы Этельстану не верить, когда он и сам … сам к ним несомненно принадлежит? Со своей забавной, слепой верой в лучшее, с поиском этого лучшего в женщине, с которой по злой иронии судьбы связан, но которая абсолютно ему чужда. Непонятна. Опасна.
Он кинул камень на лед не потому что хотел насладиться узором. Просто ребенок стал старше. Однажды выбравшись на берег,  выбившись из сил, он запомнил, что лед обманчив. Что под ним скрывается ледяная, темная вода, едва не поглотившая его. О, очарованный ею он мог придумать для нее миллион красивых названий, он видел в ней целую вселенную! Целый космос мерещился ему в глубине этих темных глаз. Но факт оставался фактом. Этот же космос, которым любовался ребенок, его едва не убил.
...А что под снегом? Хочешь это знать?
Ты правда хочешь это знать? Хочешь это знать?...

Уже взрослый, взвешивая в своей руке камень, с недоверием смотрит на снежную, застывшую гладкость воды. Такой покорной, такой сияющей, что болят глаза. И есть какая-то смутная надежда, … на что? Этельстан не может ответить. Он просто кидает свой камень, наблюдая за тем, как легко проламывается ненадежный лед.
Из черных вен на него взирает голодная пустота.
Та самая, которой все равно кому принадлежать. Которой все равно под кем стонать. Которая носит кольцо как манифест лицемерия, а не как знак любви и преданности. Но самое страшное - она абсолютно уверена, что и ты такой же. Однажды чуть не растворившийся до костей в ледяной темноте ее мира, чуть не отдавший ей душу добровольно. Она поставила на тебя свою метку и теперь хочет получить назад всего, целиком. На одну ночь в семь лет. Может быть, последнюю. А, может, у нее появится настроение потрахаться еще раз годика через четыре. Кто знает? Насколько хватит твоей концентрированной души, пущенной по ее черной вене.   
Наше...
Тянущее напряжение еще там, в нем. Оно звенит так оглушительно, так ярко, что как будто кричит на него, обвиняет в бездействии. А он не может пошевелиться, застыв, дрожа руками и в ребрах. Зачем-то еще слушает быстрый бег ее крови, слепо наблюдая за откровенными движениями женских бедер.
Молча, тихо убирает он чуткий кружок стетоскопа с ее груди, так и не поднимая взгляда. Вытаскивает из ушей, методично и привычно складывая в руках. Нет, он не просит ее остановиться, все еще наблюдая. Все еще пытаясь понять свои чувства, которые наконец пробились, став вдруг слышнее, важнее твердого члена и ноющего, терзающего желания. Почему?
Все происходившее до сих пор напоминало складную музыкальную композицию. Он шел на мелодию слепо, как если бы его вел играющий на флейте крысолов. Но сейчас прозвучала настолько фальшивая нота, что пропала магия. Рассеялась, оставив после себя только дребезжащий шум какого-то смутного сожаления. Этельстану захотелось зажать уши, зажмуриться. Он словно трезвел, постепенно возвращаясь ото сна, вспоминая, что творил накануне.
И всю сложную, полную разочарования дорогу к пробуждению в голове звучат ее слова: “чтобы делать всё, что нам хочется”.
С таким звуком бьется стекло. Или кидается в общую свалку металлолом. Так рассеивается музыкальная гармония, иллюзия, едва не обманувшая настоящего мага.
Он ходил во сне и вдруг проснулся на самом краю. Полный ужаса и по угасающей еще манимый представшей перед ним бездной.   
Вседозволенность.
Где все, там и ничего. Так это работает, Мария. Так устроен мир. Знаешь, что происходит после полного насыщения? ...Полная пустота. 
Он не хочет говорить этого. Не хочет брать на себя роль проповедника, которую так славно и так легко примерила Мария, будто новое платье. По сиюминутному настроению. Он говорит иначе, поднимая наконец взгляд от сложенного в руках стетоскопа. Все такой же спокойный, тяжелый и неподвижный. В этом взгляде кроется та сила, что не разрешает ему сейчас же протянуть руку, бросить ее на кушетку, чтобы уже через мгновение оказаться между стройных раскинутых ног.   
Я послушал тебя. И услышал ее. Это из-за нее у тебя болит в груди, Мария. Это она тебя съедает, потому что ей нужно все больше, но она никогда не насытится. Пока не убьет тебя. Внутри тебя такой холод, что никакому жару тела этого не скрыть. Ты думаешь внутри меня такой же?
Он поднимается, кладя стетоскоп в свободный карман халата, снова глядя на нее сверху вниз, но теперь как-то сбоку, как смотрят перед уходом. Перед тем, как закрыть дверь, вновь удаляясь неспешно. Под холодным больничным светом все равно что под осенним мерцанием ночных фонарей. Совсем как тогда.
Его мир, испуганный, тревожный, усомнившийся в нем на секунду, снова улыбается, с облегчением узнавая, открывая объятия, ожидая его назад - домой. Только его. Именно его, а не какого-то там. У дерева в парке летним днем, за любимым столиком в кафе с чашкой горячего кофе, в постели верной жены, что во сне доверчиво жмется к нему своим теплом.
Мы слишком разные. Я не такой как ты. У меня есть ради чего жить. Я действительно беспокоюсь за других. Работаю врачом каждый день. У меня на самом деле есть дом, в котором я собираюсь жить до старости со своим как ты выразилась счастливым билетом. Я откровенно, старомодно счастлив. И если это кажется тебе смешным, скучным и таким бестолково-человечным, что ж….  Мне не нужно твое признание. Ты можешь сколько угодно завуалированно упрекать меня в лицемерии, но удивительное дело…. У меня в отличие от тебя ничего не болит. Я не ищу в прошлом, а живу сейчас..
Усмехнется, вдыхая следом глубже. Как-то прямее в плечах.
- Таково мое профессиональное мнение как врача. А что до лечения…Боюсь вам нужен узкопрофильный специалист.  Я ничем не могу помочь. Мне очень жаль, миссис Мария вопросительный знак Клемент, что вы напрасно потратили время.
На этот раз он не приказывает ей уйти. Но это чувствуется в воздухе. Этельстан ждет, ясно давая понять, что разговор на этом закончен.

[icon]http://forumupload.ru/uploads/001a/c0/4f/48/t33723.png[/icon][lz]Врач в больнице Святой Анны, маг Ковена Прилива. 30 лет, 7 из которых женат на Маграт Валентайн [/lz]

Подпись автора
к р а с и в о

http://lenagold.ru/fon/clipart/k/kot/kosh419.gif
c моим котечкой замурчательно <3

0

14

Должно быть, ты ужасно горд собой.
Первое, что произнесет она в своих мыслях после обличительной, бьющей её как пощечина речи. Как грубый удар, отрезвляющий, призывающий очнуться, наконец, и посмотреть на то, что же она делает. Что она думает и что творит, когда движется призывно, чувствуя его жар так близко, его запах и его руки, что неподвижны, что окаменели в одной только позе, как и он сам, не заходя дальше, не стаскивая с неё больничную сорочку, не разделяя с ней тягучее желание, терзающее изнутри. А она зовет, зовет его телом, зовет мыслями, пустоту который он может заполнить собой стоит только ему захотеть.
Причина его неподвижности слишком проста и безыскусна. Слишком очевидна, лежит на поверхности и он с готовностью цепляется за неё как за спасительный плот, выныривая из черной, переполненной жгучими медузами воды.
Лед оказывается тонким, но он предусмотрителен и наблюдает издалека. И, наверное, торжествует прямо сейчас. Торжествует, вбивая в неё каждое слово за другим, так методично, как врач перед тяжело больным. Или напротив, больным, что себя таковым вовсе не считает. Сцепляя руки в замок, он рассказывает ей об ужасах, что её подстерегают, рассказывают обо всем, что ждет её в дальнейшем и каждым своим словом метр за метром они оказываются друг от друга всё дальше.
Отдаляется, отдаляется, отдаляется. Не шепчет, звучит громогласно.
А потом у тебя вылезут все твои чудесные волосы, Мария. А потом у тебя вывалятся все белоснежные зубы, Мария. И ты будешь гнить, запертая в собственном немощном теле, гнить заживо. И в тебе появятся черви или они уже живут в тебе прямо сейчас, копошатся в этой абсолютном темноте и холоде, жрут тебя заживо. Посмотри как они ужасны, - молчит он, но во взгляде его, незаинтересованном, отстраненном, с высоты его роста, Мария видит теперь лишь это. Пока сидит так же послушно, сложив руки на коленях, словно и не было ничего в ней, словно ничего не отражалось на её лице, словно её тело не звучало музыкой для него, которую он слушал с наслаждением до самой последней секунды...

Ужасно гордишься, что оказался сильнее, - она смотрит на него с прежней полуулыбкой, со своим игривым интересом, любопытством старого знакомого, что вернулся спустя годы и наблюдает за изменениями, для него произошедшими за один миг. Мария всё еще выглядит как поздний гость, что ожидает, когда же ему принесут обещанную в начале разговора чашку чая. Но лучше, конечно же, бокал вина. Скромна и притихшая донельзя, пока в руках Этельстана не маленькое шпионское зеркальце - целый прожектор, которым он светит в неё, с врачебной отстраненностью фиксируя недостатки и за них презирая её.
Соблазн был велик, но ты смог его перебороть, смог оказать решительное сопротивление - Мария, которая должна быть сломлена, которая должна прямо сейчас лить слезы, погребенная под тяжестью его слов, под их бескомпромиссной силой, их внезапной очень простой и понятной властью, должна быть раздавлена. Она помнить как своей рукой, положенной на её груди, выпытывал у доверчивого и на всё готового сердца правду. А оно трепетало, оно задыхалось от боли, билось в истерике роняя кровавые слезы. И было хорошо и можно было в тот миг даже умереть, в тот свой момент наивысшей слабости.
Она всё еще смотрит на него снизу вверх, несогласного, уже в мыслях попрощавшегося с ней, с её словами, с её телом, с их изматывающей близостью. Выбравший и окрепший своей уверенностью. Смотрит внимательно, когда тянется к его запястью, спрятанному в белом халате, когда цепляет ткань, проверяя, наконец, её на ощупь. Его пренебрежение мешает вырвать руку, ведь он уже её больше не собирается слушать. Ему больше не интересно ничто из того, что она может ему предложить.
Рациональный разум победил первобытное тело. Люди выбрались из пещер и придумали для себя лучшую жизнь - шутит она, пока тянет его руку к себе, пока он окончательно не отстранился, и прижимает своей ладонью его всё еще затянутую в перчатку, к своей щеке. В миг тает, становясь ослабшей, доверчиво прильнувшей к его руке щекой, пытающейся ухватиться за тепло, что скрывала его ладонь, что надежно прятала под собой непроницаемая ткань перчатки. Прикроет глаза, нежится, улыбаясь себе, но говоря только с ним.
А для лучшей жизни они придумали и написали целый свод правил, по которым следует жить. И для лучшей жизни, очень быстро оказалось, следует все время отказывать себе в пользу других. Нельзя хотеть самому, но нужно слушать то, что хочет кто-то, с кем-ты рядом. Нельзя быть свободным, но чужая свобода для тебя закон.
Вдохнет и выдохнет в стерильную ладонь, грея перчатку дыханием и его пальцы в ней.
Жертвуешь для кого-то всем, в то время как кто-то не жертвует для тебя ничем. Принимаешь на себя вину и ответственность, когда кто-то спокойно признает за тобой право виноватого и требует, - в мыслях Мария говорит тихо и грустно. Так же звучит и голос:
- Тебя это разве не смущает? - шепчет в его пальцы, целуя их или просто прикладываясь губами. Замолкнет и молчит так, будто отмеряет по секунде время до финального выстрела. Наслаждается этим временем, хочет запомнить. Хочет запомнить даже его такого  - несогласного со всем. Отрицающего всё. Решительного, готового бороться и отстаивать до последнего свои идеалы, свои интересы. Восхищается им тайно.
Ты действительно настолько счастлив или ты хочешь быть настолько счастливым?
Мария мягкая и податливая, не жестокая, не острая. Совсем не злая. В чем-то даже просящая прощение.

- Я расскажу тебе одну историю. Напоследок.

Шепнет она в ладонь и в тот же момент застынет. Окаменеет, будто вспомнит что-то, отчего даже её холодная сущность взметнется страхом, леденящим ужасом. Отпустит его ладонь и предугадывая вопрос продолжит, не заглядывая больше в глаза.
- Это были оборотни. Те двое... что мы встретили тогда в мотеле. Ты вряд ли помнишь уже, но помимо нас там были еще они. Не в виде животных в тот момент, конечно. Тогда они были людьми, когда ты и я их встретили. - Она и правда звучит как тот, кто рассказывает историю - почти что пересказывает посмотренный на выходных фильм настолько это звучит обезличено и просто. А может спустя семь лет так и есть.
- Когда ты ушел, я на них совершенно случайно наткнулась. Как оказалось, они были не против поиграть. Не знаю, понимаешь ли ты, что это за игра, но она, на самом деле, довольно простая и даже естественная. Для их вида, испытывающего страсть к охоте, загоняя своих жертв в ловушку. Наверное, маг смог бы сыграть с ними на равных, но у меня в тот момент получилось не слишком хорошо.
Хочешь я тебе расскажу, что они делали тогда? Хочешь покажу тебе? Хочешь узнать, кого я звала к себе на помощь, кричала изо всех сил, надеясь, что он еще не оборвал все связи? Хочешь узнать, кто тогда откликнулся на мои мольбы?
Мария не показывает, но от воспоминаний кружится голова. Какая глупая и наивная слабость, которую она, впрочем, готова допустить и перетерпеть.
Ради того, кто так открыто признается, что не испытывает боли. 

[icon]http://forumupload.ru/uploads/001a/c0/4f/7/950128.png[/icon][lz]<div class="lzname"><a href="http://arkhamstories.rusff.me/viewtopic.php?id=55#p85">Мария Клемент, 45</a></div><div style="background: linear-gradient(to right, #bd9833 1em, #1e1e1a 6em);" class="oderzh"><div class="sht"/  alt-title="Осознающий: 6 уровень">шкала безумия</div></div><div class="lzinfo">Разве не хочется <a href="http://arkhamstories.rusff.me/profile.php?id=48">тебе</a> поддаться своему искушению?</div>[/lz]

0

15

Ее подслушанные мысли сейчас звучат так отдаленно, как эхо. Уже как воспоминание. Они, как тени птиц, скользят по земле, не задевая крыльями. В теплом свете ее неожиданной полуулыбки трепещут.
Нет, он не думал, что она заплачет, что станет опровергать или даже ненавидеть в ответ. Но и не ожидал, что она окажется вдруг такой… спокойной. Такой… снисходительной. Словно любуясь с высоты, она ласкова, произнося свои легкие, почти сестринские упреки. Почти гладя его по легкомысленным светлым кудряшкам. Сейчас он и сам себе кажется слишком громким, слишком грубым, когда она, как все та же кошка, грацией оборачивает, сглаживая углы. Она так терпелива, так благосклонна, как может быть терпелив и благосклонен опыт к категоричной принципиальной юности.
Но ведь он провел черту. Ясную. Здесь и сейчас. Возвел пускай и безыскусную, но крепкую, на века, крепостную стену между ведьмой и своим миром. Отныне он будет защищать эти границы. Отныне ей тут не рады. Неужели она не понимает, что это … все? Или наоборот понимает слишком хорошо? Поэтому в угасающем, остывающем движении тянется, чтобы впервые дотронуться по-настоящему.
Ему не хочется отнимать у нее свою руку. Противиться прикосновению, теплу ее пальцев, кожи, дыхания. Равно как и не хочется оправдываться, вступать в диалог. Он уже все сказал, он решил, как им обоим будет лучше. Если Мария сама не в состоянии прекратить эту пытку, то прекратит он. Разорвет связь, что тянет из него жизнь, возможность радоваться новому дню.
По началу будет больно. Но затем, спустя годы, всё пройдет…, заживут воспоминания, а на их месте вырастут новые. Кровь забудет сладковатый тон их взаимного наркотика, очистится. Станет наконец легче. Станет лучше. И не только ему. Он сейчас верит, что болезнь Марии излечима. Что голод, приведший ее к нему из объятий мужа, со временем тоже пройдет, и она признает такое простое человеческое счастье. Поймет, в чем оно, найдет покой, вернувшись к семье. Если она не станет пытаться насытить свою пустоту, со временем та будет становиться меньше, пока и вовсе не исчезнет. Достаточно только начать… И он поможет ей начать. Покажет, как это - уметь отказывать себе, видеть свое счастье в счастье других. Не порождать хаос, а созидать.
Когда-нибудь ты подумаешь: хорошо, что тогда мы каждый пошли своей дорогой. Я обещаю, что будет именно так…
Нет. Он не гордится. Он думает, что действует во благо, во имя высшей цели. Он считает, что Мария может стать лучше, … верит, что когда-то уже была. Сколько бы разумом себя не отговаривал - все еще верит. Но что-то случилось в эти семь лет - и теперь она такая. Что ж. Остается надеяться, что его отказ лишь ускорит ее выздоровление.
Он не отнимает у нее руки, потому что все уже решено. Потому что это - прощание. Потому что с этой ночи - они чужие друг другу. И у этих последних мгновений рядом так много общего с первыми. Тогда не было прошлого. А теперь - не будет будущего. Почти научившись не чувствовать, так ли сложно научиться и не вспоминать?
Нет. Он не гордится…, ему бесконечно грустно. В этой грусти, в этой предрешенности он как закованный в броню, не слышит ее последних доводов. Они соскальзывают по металлу, расчерчивают его узорами, но не попадают внутрь. Такая знакомая…, такая пропитавшая всё грусть. Такая родная, знакомая тоска, точно войлоком обивает острые углы изнутри. Внутри так тихо, что слышно только собственное дыхание. А снаружи - никогда не слышно крика.
Да, он отдаляется, привычно замыкаясь в себе, каменея. Бросив прощальный взгляд, вдруг едва тронет пальцем ее щеку, дрогнет и замрет мгновение спустя. Изваянием, статуей в центре упорядоченного мирка, где покой - наивысшая ценность.
Ураган прошел стороной. Но вы можете полюбоваться на него у горизонта. Его величием, разгулом стихии. Посмотрите на это тяжелое небо, на эти молнии, слышите? Раскаты грома. Все это было так близко, что почти заглянуло в наши уютные, светлые дома. Так близко, что успело провести ледяными пальцами у изголовья ваших постелей, когда вы спали, не зная бед. Представляете, что бы он мог натворить? Как далеко бы раскидал все привычное, все важное вам. Как долго все пришлось бы снова отстраивать. Да и не факт, что получилось бы. Но я отогнал его. Неважно, чего мне это стоило. Никто об этом все равно не узнает…, да и есть ли кому дело?
Он вдруг улыбнется в ответ на ее заданный вслух вопрос. Так же мягко, так же тепло, как если бы улыбался старому знакомому, встреченному на вокзале раз в столетие.
В эти последние мгновения он вдруг чувствует легкость определенности. Ту особенную свободу, что дает терзавшее много лет, но наконец принятое решение. И в том, как расслаблена Мария, как она нежна с ним сейчас, ему видится смирение. Понимание? Ведь неважно, насколько счастлив он, важно, что его существование делает счастливыми других. В это он верит. Верит безоговорочно.
За мгновение до абсолютного краха.

Слова-слова. Они, как река, как неумолимое течение. Холодом селятся в костях поднимаясь от щиколоток, как во время наводнения, они прибывают бесконтрольно.
Этельстан не может пошевелиться. И никак не может осознать. Как пострадавший в ДТП в первые секунды не может понять, что случилось. У него еще ничего не болит, но в онемевшем от шока теле постепенно нарастает какой-то гул похожий на запоздавший крик. Молчаливый Этельстан не понимает. Ничего не понимает. Не понимает, как только что силой удара ему сломало ребра, как сердце остановилось, сжалось, не пропуская ни капли крови. Как затрещали, посыпались крошевом кости, прошивая позвоночник мелкой дробью. Он лежит на асфальте, глядя в дождливое небо той осени семь лет назад и пытается понять. Все еще цепляется за то, что было реальным еще две минуты назад. Что было таким важным. Таким определенным и четким. Пытается вернуть это, натянуть на настоящее, как натягивают на замерзшее тело слишком маленькое одеяло. Которое к тому же с каждой секундой становится все меньше.
Пока не исчезнет совсем.
Совсем иначе. Он смотрит теперь совсем иначе, обескураженно, дергает головой отрицательно, но нерешительно, как будто еще пытаясь уличить ее во лжи, в несмешной шутке, в какой угодно фигуре речи. А память, омерзительная в своей безукоризненности, достает под протокол уликами и свидетельствами картинку за картинкой. Помнишь тот толчок в плечо? Помнишь? А как беспокоился о где-то запропостившейся Марии после? Где же было твое беспокойство, твое вычурное, напоказ рыцарство, когда ушел? Бросив ее одну черт знает где. На отшибе. Одинокую девушку, лишенную магии, где-то на неизвестной дороге, которой и на картах-то нет. Отчего ни разу не задумался? Не обернулся. Абсолютно уверенный в себе и своей правоте…, безукоризненно, возвышенно страдающий, когда она в самом деле…, когда ее…
Он не может закончить. Этот ужас крадется к Этельстану неспешно. Холодом по ногам, по спине - стоит звоном в ушах. Он, как молния, предвещает скорый раскат боли. Считай секунды… раз… два…три… Как силен еще спасительный шок?
- Мария, я…, если бы я знал… Как я мог так поступить с тобой? Боже. Прости меня. Я не думал, я …
Не понимает, что делает. Не отдает себе отчета. Ему просто необходимо что-то предпринять, чем-то занять свое оглушенное тело. Словно это случилось только час, а не семь лет назад, Этельстан чувствует толчок изнутри, спеша ему последовать. Зачем-то судорожно оглядывается, ища и ничего не видя. Злится на это искривленными губами, сведенными к переносице бровями, с нарастающим в глазах безумием. Ужасом. .
Как он мог допустить? Как?! Он ведь видел. Он ведь чувствовал. Но почему тогда…? Всегда заботящийся о других, думающий, отчего же не подумал о ней? Заклеймил, совсем как сейчас, и ушел. Совсем как собирался только что. Укоры, проповеди, буквально пытки - вот что она получала от тебя. Совершенно так же проклятая, как и ты. Одна, такая одинокая в своем большом доме. Ее единственное преступление было в желании разделить свою жизнь с кем-то. Даже не с кем-то, как сейчас, а с тобой. За что ты ее так жестоко осудил. А затем бросил вновь одну. Совсем без защиты, без магии, которую она отдала, чтобы вернуть тебе разум. Она все отдала, а ты ничего не дал ей взамен. Только боль. Чудовищную боль.
Хочешь узнать, кого я звала к себе на помощь, кричала изо всех сил…
Он чувствует, как начинает болеть сердце. Словно палач сейчас держит его в своих руках… Словно сейчас хищные пальцы сожмутся - и все, что останется, это слюдяная пыль.
Почему? Почему ты так жесток с ней? И тогда и сейчас. Почему всегда отталкиваешь, подозреваешь, уличаешь…
Ты хотел знать, что случилось в те семь лет? Указывая на ее недуги с бесстрастием врача, предполагал ли ты, что сам породил эту пустоту? Обрек Марию на сегодняшний день. И в самом деле такой гордый, сильный, такой самодовольный, хвастающийся своим счастьем перед лицом слабой, брошенной тобой же на чужую волю женщины. Стоишь в безукоризненно белом, уверенный в собственной непогрешимости…
...А что если бы она не выбралась. Что если бы ее не стало? Никогда больше не существовало в этом мире. Ты бы никогда больше к ней не прикоснулся… Она бы не ходила, не смеялась, не обнимала пускай и кого-то другого. Кого угодно другого.
Ведь тебе было достаточно одной возможности встречи. Одного взгляда издалека. Но даже этого бы не осталось. Какие-то звери едва не лишили тебя Марии. А ты не знал. Не хотел ничего слышать. Отталкивал, оставался слеп, глух, упиваясь собственной виной, собственными переживаниями. Оставил один на один с болью…, не спас, не защитил, бросил, а теперь за нее же и отчитываешь, кичась заботой о других.
Какое же ты чудовище, Этти… Ты ведь мог ее потерять и даже не узнать об этом.
Пульсирует в висках запоздалым ужасом.
Уже через секунду Этельстан снимает с себя халат, набрасывая на плечи Марии так нелепо. Словно ей может быть сейчас неуютно рядом с ним в такой легкой и прозрачной одежде. Словно это может обидеть ее или причинить боль. Как будто все, что происходило в этой комнате до, уже не имеет значения. В полной растерянности он вновь порывисто садится рядом, одним длинным и незаконченным движением к ней замирает. Глядя в темные глаза своими полными сожаления и ужаса. В которых нет и следа былой решительности. Он колеблется. Пытается сказать что-то еще, но не находит слов, замолкая, горбясь в плечах. Сглатывает комок слипшихся просьб и признаний - имеет ли он право просить ее? Когда сам так и не произнес слов прощения, упиваясь собственной значимостью, когда с ней происходило…
Он опускает взгляд, чтобы затем с раздражением стянуть перчатки с кистей рук. Отбросить, не глядя, беря ее ладонь в свои, замыкая ее лодочкой, сжимая сильно и бережно. Она такая маленькая. Помещается в его руках целиком. Теплая.
Живая…
Он обвинял ее секунду назад в обратном. Топтал, вышвыривал за порог кабинета, за стену, которую выстроил против....
Кого?
От кого ты собирался обороняться так отчаянно, Этти? От женщины, которую предал. Которую бросил. Которую оставил беззащитной на дороге в лапах…
Она предлагает увидеть. Она может показать.
Это представление уже не так тебе интересно, Этти? Эгоистичный, глупый, слишком самоуверенный мальчишка. Ничего из себя не представляя, думаешь, что все знаешь. А это? Это ты знаешь? Как оно бывает, когда тебя некому защитить? Когда даже защитник так похожий на насильника, и тот не приходит на твой на зов о помощи. Интересно?
Интересно, как можно так выгореть, что внутри остаются только пустота и холод…? Она покажет. Хочешь? Хочешь посмотреть, насколько ты в самом деле безгрешен?
Шипят. Злятся беззвучно, волнуются по-змеиному давно вскормленные, выращенные сомнения. Его вечные спутники. Они ликуют. Они жалят сейчас неистово, пока в руках Этельстана греется ее маленькая ладонь с хрупкими пальцами.
- Они…, - он еще раз сглатывает ком в горле, поднимая наконец на нее глаза. Совсем другие. Чужие глаза. - они еще живы?

[icon]http://forumupload.ru/uploads/001a/c0/4f/48/t33723.png[/icon][lz]Врач в больнице Святой Анны, маг Ковена Прилива. 30 лет, 7 из которых женат на Маграт Валентайн [/lz]

Подпись автора
к р а с и в о

http://lenagold.ru/fon/clipart/k/kot/kosh419.gif
c моим котечкой замурчательно <3

0

16

Прошлое. С тенями на стене. Совсем забытое прошлое. Блеклая картинка, потускневшая фотокарточка. Она спалила её дотла. Прошлое с криками, стонами, хрипами. Прошлое трещало по швам, не в силах стерпеть то, что делала с ним Мария. Рвала и крошила на части, топтала, пока не задохнется. Прошлое было переполнено слабостью, а значит его нужно было предать забвению, чтобы никогда больше не вспоминать...
Или вспоминать. Доставать из памяти, разворачивая бережно и осторожно. С памятью о том, каким может сделать слабым человеческая привязанность, какой слабостью наделяет желание жить, преисполненным любви и ответственности.
Она разжигает большой костер и бросает в него всё. Бросает в него слова, сказанные когда-то кому-то, слова в которых была откровенная слабость, слова, которые делали её зависимой. Потрошит все ящики, не оставляя себе ничего. Она бросает в этот костер все улыбки, полученные и подаренные, бросает надежды, услышанные и допущенные.
Он просит признать её, что всё было ошибкой. Её побег был ошибкой. Её осторожность была ошибка. Прятки посреди огромного дома. Заклинания, ритуалы...

Глупая маленькая русалочка старалась изо всех сил влюбить в себя принца. Но принц не послушал и стала она пеной морской, не выдержав такого исхода...
Но маленькая русалочка была невинна, а в ней черный яд и обид ворох. Ненависть и злость.

Она возводит руки к небу, когда бросает в огонь всё, а после ступает сама. Прямо в потрескивающие угли.
Жги всё, жги. Позволь огню поглотить всё. Всю твою никчемную и проклятую жизнь. Пусть сгорают волосы, пусть тлеет кожа, пусть коптится плоть, шипит на горячих поленьях, шкварчит, заглушая крик.
Кем же я выйду? - спрашивает у огня Мария.
Не всё равно ли кем... главное чтобы не собой?

Мария хочет слышать его боль и потому она с ним рядом. Она хочет быть тем палачом, что стоит над ним, чувствуя как дрожат руки, как прощается он с жизнью, некогда прекрасной, такой любимой им, такой желанной. В которую сам поверил, сам поверил на зло ей. Вопреки ей. Его уютная, освященная жизнь в которой даже тьма не прячется по углам, в которой стерильный блеск чистоты, сияет так, что слепит глаза. Ни чета её миру, ни чета её дому, ни чета мосту, по которому он не отважился идти.
Она слушает его боль, его шок, его леденящий кровь ужас, его оглохший разум, в котором бьется сдавленной теперь уже ею сердце и хочет кричать на него. Терзать, злиться, кусать. Рвать.
Хочет кричать на него, что есть сил. Трясти его, бить по лицу. Ненавидеть, Разрушить всё, стать ураганом, штормом, хаосом. Биться окровавленными руками до вмятин в его сверкающую стальную броню. Плакать и рыдать навзрыд. Кричать, что она его ненавидит. Что она его презирает. Что он обманул её. Обманул её своей добротой и светом.
Что он жалкий лицемер у которого нет сердца, который только притворяется, что оно у него есть.
Она следует за ним и уже даже не таится. Следует за его падением, за его жгучей ненавистью к себе, за его самобичеванием, что разом тушит его самоуверенность, его святую веру в то, что поступает правильно, жесткими тисками стаскивая её с пьедестала.
Он рушит всё и отголоски его ненависти живут сейчас в ней. И как будто бы на мгновение она - Мария. Та, самая. И она кричит и плачет, захлебывается и умоляет. Доказывает ему, что помнит что-то хорошее... Вспоминает как шутливо и по-детски называет его сестра. Кричит в пустоту.

Сжигает дотла. Всё сжигает.
Не хочет быть больше слабой.

Что же это тогда? Что же за шторм гуляет в её мыслях, что за стук сердца, к которому она невзначай прикладывает руку, глядя на то как он мечется, как зверь в клетке. Как не хочет верить, что некогда его такой решительный уход, такой смелый и сильный, выстраданный им и ею тоже - ведь сама отпускала, сама отталкивала, отпихивала от себя из лучших побуждений, из желания сберечь его, спасти, не уверенная, что в том, что она предлагала крылось спасение, оказался столь решающим. Той развилкой о которой принято слагать легенды.
Нет, вовсе не мстительный дух привел её сюда, к нему.
Она тихо слушает его и своё сердце, по которому вдруг проходится больно его слепящая глаза скорбь. Пеплом посыпанные воспоминания. Пустая ностальгия, когда он вдруг возьмется её оплакивать. Как родную. Важную ему. Как часть себя, от которой только что уже открестился. Которую признал больной, изолируя себя.
Как....странно. Тепло  и грустно. - склонив голову, Мария еще в своих мыслях, еще в себе, еще в нём, когда взметнется в воздух халат, окутывая в следующее мгновение защитой и тем же теплом. Приятным запахом его заботы.
Прячется в его ладонях её рука и вот Мария в его лице трепетная жертва ужасающего насилия. Она наверное когда-то мечтала во сне, как окажется с ним вот так, лицом к лицу, сидя близко-близко, чтобы смотреть друг другу в глаза, чтобы не быть вдруг чужими и далекими.
Она бы винила его тогда. Кричала бы на него, как кричала в своих мыслях. Била бы по груди, молотила кулаками, пока он признавался, что виноват, пока плакал бы вместе с ней, не отталкивая, прижимая к себе.
Я виноват, - говорил бы он. Повторял. Умолял простить. Виноват, что выбрал её. Виноват, что послушал тебя. Что поверил тебе. Поверил твоим словам. Не поверил сердцу, что трепетало в руке, из которого лились кровавые слезы сожаления и боли, признания в собственной глупости. А я не поверил. Поверил ушами.
И она бы притихла, сжалась бы в его объятиях и  наверное призналась бы в чем-то очень важном. Точно бы призналась. Блаженно закрыла глаза и призналась...
А она всё сожгла.
... и всё бы у них было хорошо.
Всё, подчистую.

Мария любуется его руками, сжимающими её ладонь, прячущими в укрытие, теплыми и заботливыми. С металлическими позвонками на часах, с неслышным бегом времени. Любуется ими, представляет, как он сжимает кружку, отпивая жгучий черный кофе. Как перелистывает страницу книги, которую читает вдумчиво и глубоко. Гладит мягкую шерсть кота, зарываясь, лаская. И что этими руками он гладит свою жену. Трепетные, чувственные, изучающие. Он раздевает её и скользит по бархатной коже живота. Его живые пальцы всегда очень внимательны. Он мягко, нежно скользит ими по её груди, держит в руках полный вес, нежно сжимая, обводит соски, надавливает, ведет руки к шее. И она в его руках тает вся, плавится и наверное даже забывает уже обо всем. Совсем ничего не помнит. И уж конечно же забывает обо всем, когда он своими чудесными пальцами оказывается на её бедрах.

В его глазах всё еще океан страстей. Вина, до краев перелившаяся за чашу. И темная, блеснувшая во тьме то ли ножом, то ли бликом об металл, решительность.
Мария улыбается ему ласково. Той улыбкой, что подсмотрела, что привыкла наверное улыбаться по утрам Маргарет Валентайн. Такой теплой, такой любящей. Идеально всепрощающей. Вот, она его благословляет на сегодняшний день. Доверяет ему, ждет домой. Поднимает свободную руку и ласково гладит его щеку. Так привычно, словно делала это всегда.
- Нет. Никого из них нет в живых больше. Их тела за семь лет наверняка уже изъедены до костей, до гладких белых костей, которые никому и никогда не причинят больше боли. - Смотрит задумчиво, всё поглаживая его щеку, поднимаясь чуть выше, к завиткам у ушей.
- А если бы и были живы... Ты бы их захотел найти и поквитаться? Отомстить им, защищая мою честь? - Мария чуть усмехнется, признавая в этом какую-то лишнюю, совсем уже не нужную наивность. Рука застынет задумчиво, ощущая его тепло, желая насладиться им, как и теплом своей ладони в его руках, защитой и запахом халата.
Привстанет осторожно, намечая своё решительное движение, следя за ним, за его взглядом.

- Это прошлое. Прошедшее, погребенное под зимней изморозью и осенними дождями, прошлое. Ты просишь себя простить, но требуется ли тебе это прощение сейчас? В той жизни, которую ты выбрал и в которую вернешься стоит мне только уйти.

Она делает пару шагов назад, неумолимо разрывая связь их рук.

- Я переоденусь.

За ширмой еще виден силуэт. Еще видно, как Мария тянет на себя платье, перекинутое сверху. Она стоит там, прикрыв глаза. Стоит, словно под гипнозом, словно переживая еще остро каждое чувство - странное, непривычное, новое. Такое, от которого дух захватывает, от которого в груди тянет, болит. Переживает его злость на себя, панику, ужас. Его касание и взгляд и в тепле его белого заботливого халата так уютно, так сонно...

Нужно лишь короткое заклинание на кончиках пальцев, В шепоте мерцающих ламп.
Она исчезает забрав с собой туфли своё платье, больничную сорочку и его халат. Оттягивающий карман стетоскоп.
Оставив вместо этого своё черное пальто и распечатанное, прочитанное письмо на столе.

[icon]http://forumupload.ru/uploads/001a/c0/4f/7/950128.png[/icon][lz]<div class="lzname"><a href="http://arkhamstories.rusff.me/viewtopic.php?id=55#p85">Мария Клемент, 45</a></div><div style="background: linear-gradient(to right, #bd9833 1em, #1e1e1a 6em);" class="oderzh"><div class="sht"/  alt-title="Осознающий: 6 уровень">шкала безумия</div></div><div class="lzinfo">Разве не хочется <a href="http://arkhamstories.rusff.me/profile.php?id=48">тебе</a> поддаться своему искушению?</div>[/lz]

0

17

Музыка. Очень много музыки. Она грохочет, стучит в теле, щекотно гуляет волнами от пяток и до самых кончиков волос. Здесь нужно кричать, чтобы дозваться соседа по столику или чтобы сообщить официанту заказ. Те, впрочем, на удивление понятливы - не иначе читают по губам. Что конечно дело привычки и весьма проблематично для человека постороннего, не привыкшего к этому дерганному свету, бьющему в такт. В ритм. В шаг и в пляс. Тени танцующих с нехваткой кадров ломаются в светодиодной лихорадке. Дергаются, как обрубленные, чтобы в следующее мгновение поплыть гладко, схваченные потоком словно маленькие пестрые рыбки. Они гнутся и дрожат, отбрасывая сияние, как брызги, пропускают свет, как мерцающие в дневном свете длинные ресницы. 
Этельстану не нравится.
Точнее не нравилось. Ему с самого начала претила мысль тащиться куда-то с едва знакомыми коллегами после довольно насыщенной конференции. Хотелось просто добраться до номера и, не утруждая себя ужином, завалиться спать. Но чертов Джерри настоял.
Слишком дружелюбный и общительный (по мнению Этельстана) Джерри Купер в какой-то неведомый момент назначил себя другом Спенсера. Коллега по работе, с которым несколько раз доводилось дежурить, еще пару лет назад посчитал своим долгом спасение нелюдимого педанта. И даже добился на этом поприще определенных успехов. Так например однажды Этельстан почтил своим присутствием ординаторский корпоратив, а еще был замечен на дне рождения самого Джерри.
Видимо в этот раз Купер твердо определил для себя отплатить тем же. Не дождавшись приглашения на семейное торжество, он решил самолично устроить для друга что-то вроде спонтанной вечеринки. Ну а что? Дата состоялась всего пару дней назад, тут еще и Бостон, свободный вечер пятницы после конференции. Ни жен, ни детей, только лишь коллеги, некоторые душой, а некоторые и по паспорту подходящие по интересам. И пускай и ладно, что за столиком сейчас семь почти случайных человек в выбивающихся из общего беззаботного вайба рубашках с галстуками. И пускай. И ладно! Зато Бостон, ночь, музыка! То есть - совершенное отсутствие условий, чтобы болтать о работе. Чтобы, ссылаясь на смс от жены, сбрасывать со своих колен девицу в провокационном мини или, не допив бокал пива, заявлять о уже вызванном до дома такси. Джерри вдохновлен этой ловушкой чужого города! Она открывает в их со Спенсером дружбе какие-то новые, доселе неведомые перспективы. И очень вовремя, надо сказать, открывает. Последнее время и без того крайне серьезный, почти до занудства очерствевший Спенсер сделался еще более невыносимым. В пору от души пожалеть его будущих вероятных студентов - жертв на алтаре болезненного перфекционизма. Только вот мерещилось Джерри в редких быстрых улыбках, в разговорах за пивом, что для грядущих адептов Святой Анны есть еще спасение. Не такой Спенсер черствый тип, каким желает казаться. Наверняка где-то там, под этим строгим белым халатом прячется что-то вполне человечное и даже гуманное не только по отношению к формальным пациентам. 
Да. Купер руководствуется высокой целью, устраивая эту спонтанную вечеринку.
А Этельстану конечно не нравится. Ему не нравится, когда Джерри только начинает, как в замедленной съемке, открывать рот. Как складывает губы в слова. Как возвещает наконец, что у Спенсера недавно был День рождения, и по этому поводу сам бог велел выпить. Что бог не просто так устроил Бостон, устроил повод и целый напряженный день, чтобы как следует покутить ночью. Что никому нельзя идти в номер и он, Джерри, всех угощает. А еще он уже присмотрел подходящее заведение, где им всем семерым достойнейшим мужчинам в самом расцвете сил и лет совершенно точно понравится.
Этельстану не нравится. Не нравится вымученно соглашаться, когда все эти малознакомые люди начинают его поздравлять. Когда вместо ожидаемых отказов эти казалось бы уставшие ученые мужи с вросшими кольцами на безымянных пальцах демонстрируют пугающий энтузиазм. Когда они всей толпой ждут такси под моросящим бостонским дождем, а затем едут в неизвестном направлении. Когда в тесноте салона после тяжелого дня ему приходится стукаться своими худыми коленками с почтенными конечностями не менее почтенных господ, попутно изобретая планы на будущее. Некоторые господа активно интересуются, как если бы собирались ставить диагноз и незамедлительно лечить от иллюзий и надежд.
“А вы интересовались последними данными на этот счет?”
“Да послушайте, там одни жулики, в самом деле почитайте лучше вот это”
“Исследования проводились в Индии. Смешно!”
“Это был чистый плагиат. Плагиат и наглость - вот и все, что сейчас есть у науки”
А потом пришла музыка. В темном холле, за спинами и улыбками встречающего персонала, размноженными в зеркалах.
Зеркала на стенах, на потолке, в разноцветной дымке гуляющих огней. В запахах алкоголя, пота и парфюма. 
Музыка вибрирует и проникает через подошвы ног.   
Громкая, непривычная, клокочущая в теле. Она поднимается, как температура. 
Этельстану жарко, неловко, шумно. Слишком много людей вокруг. Они стоят так плотно, что он чувствует прикосновения - чужие, случайные. Или не очень? В Аркхеме всегда много воздуха, а здесь его совсем нет. В оглушительном ритме между людьми то и дело кончается пространство. Потом снова возникает - и снова заканчивается. “Так работают сердечные клапаны” -  приходит вдруг сравнение. Этельстан чувствует эти слова, словно держа в руках сильные мышечные сокращения, словно чувствуя, ток возбужденной, горячей крови уже на себе, в себе. Своими венами ощущает, пробираясь сквозь толпу вслед за Джерри. Яркие вспышки высвечивают лица, глаза, губы, руки… Так плотно, что нечем дышать, некогда понять, где кончается твое право на собственное тело. В какой момент оно становится общим, катастрофически теряя границы.
Внезапная заминка. Этельстан дышит быстро и взволнованно, недоуменно глядя на замерший затылок Джерри. Кажется, они договариваются с официантом насчет столика, за который уже наконец-то хочется зацепиться, как за спасательный круг в этом бушующем, грохочущем океане. Поэтому не сразу он чувствует…, а, почувствовав, не может обернуться - когда по спине скользят чьи-то руки. Когда неспешно ласкают сквозь уже потную, прилипшую к коже рубашку, обнимают за талию, прижимаясь горячим, острым у лопаток. Он ощущает прохладу чужого выдоха на шее и тепло у бедер, плавное, зацикленное в змеиных покачиваниях.
Прикосновения.
Они танцуют по нему так, словно  дотронуться до Этельстана Спенсера - просто и естественно. Так легко! Словно до него не нужно добираться тысячи миль и преодолевать столько же границ. Не нужно подниматься в высокие горы, заключать сделки то ли с богом, то ли с сатаной, подписывать миллион бумаг и проходить столько же комиссий. Да и он - он тоже может. Эти движения на поясе ждут его взаимности. И совершенно не требуют для того обещаний, доказательств, свидетельств. Им не нужны признания, ритуалы на крови и кольца на пальцах. Они хотят одного и это вовсе не длительная экспедиция за полярным кругом, чтобы вернулся безгрешным, вернулся героем.
Все так до мурашек просто. Задаром. Незаслуженно.
Он не успевает обернуться, захваченный возобновившимся движением сквозь толпу. Неловкий, неуклюжий, как подросток, впервые стрельнувший сигарету у старшеклассника. Обескураженный, в глубине души холодеющий от собственной отваги, но старающийся выглядеть естественно.   
Он цепляется за подготовленный для них столик. Он уже устал. Уже три тысячи раз устал за один этот час. За один только этот проход сквозь живую, как единый организм дышащую толпу. 
...Но вот стараниями нехилых голосовых связок Джерри на столе появляется поднос с шотами, а на одного из почтенных мужей уже наседает девица в вызывающе коротких шортах и ковбойской шляпе. Она разумеется предлагает текилу. И что-то в этой картине греет Этельстана воспоминанием…, совсем как опрокинутый шот с ликером и водкой. Что-то очень знакомое. Вот-вот - и схватишь, потянешь на себя, вспомнишь… Но мысль не успевает собраться. Она рассеивается, разлетается с брызгами света, скользя по волнам внезапно ровной, плавной музыки - передышкой, пока не продолжится электрическая казнь, что бьет по нервам разрядами тока.
Этельстана тоже подхватывает. Горячим алкоголем по телу разливается, пока наполняется новая рюмка. Его, как щепку, несет по волнам этого летящего звука, вибрирующего в ребрах. В венах. Сшивается единое полотно времени, пока оно, полотно, снова не пойдет по швам, не разорвется, рассыпаясь тенями танцующих людей. Они звучат, пропуская сквозь себя ток.   
- Ну как тебе?! - склонится к нему Джерри и почти прокричит на ухо.
- Шумно, - честно ответит Этельстан, стесняясь кричать в ответ. Непривычно. Тяжело. Глупо как-то. Но Купер слышит, а, может, просто угадывает, что у этого не самого компанейского блондина на уме.
- Расслабься! Это же твой день рождения!  - отмахнется, ловко организуя всему столику добавку по выпивке. - Еще танцевать у меня пойдешь!
- … Я боюсь, что как встану - так и упаду. Что, вероятно, к лучшему, - подведет Этти, соотнося вторую стопку с десятью проведенными за столом минутами.
- Что?!
- Ничего! И кстати день рождения уже прошел!
- Что?!
Отмахнется, справедливо предполагая, что внезапная глухота в данном заведении - замечательный повод  не расслышать слово “нет”.

[icon]http://forumupload.ru/uploads/001a/c0/4f/7/583920.png[/icon][lz]Врач в больнице Святой Анны, маг Ковена Прилива. 30 лет, 7 из которых женат на Маграт Валентайн [/lz]

Подпись автора
к р а с и в о

http://lenagold.ru/fon/clipart/k/kot/kosh419.gif
c моим котечкой замурчательно <3

0

18

На этот раз помада ярче. Хищный красный рот истекающий кровью. В темное клацнут стальные зубы - ими можно перекусить кости.

Светлая нить вьется вокруг её пальцев, льнет к ним, сверкая перетекающей внутри жизнью, указывает направление. Шепчет. Там. Там. Натягивается струной в негнущихся пальцах, раскрашивая перед глазами картинку и наполняя объемом. Белые свечи по углам нарисованного мелом на гладком полу круга. Ровное белое пламя в темноте октябрьского вечера. Там, за большими окнами кипит жизнь, сияет светом панорама города, но глаза ведьмы слепы. Они видят другое. Они следят за другим. Шуршит на виниле острый кончик рождая приглушенную неспешную музыку, звуки, похожие на беззвучный космос, на шорох пересыпаемого песка, на гул мирового океана.
Она вдыхает, раскрытыми ладонями цепляясь за само пространство, вдыхает глубоко, сидя неподвижно, как и надлежит для такого ритуала. Вдох-выдох, онемевшие руки, окаменевшее тело, пока в мыслях вдруг шум, так слышатся посторонние звуки когда погружен в воду. Неровный тягучий ритм, быстрые угасания ослепляющих ламп. Бьет по каменистой поверхности острое и порывистое. Он её не заметит. Слишком вибрирует дождь. Слишком задумчивый взгляд, с беглыми улыбками своим коллегам. Нельзя приближаться близко, разумеется, но ведьме достаточно и этого.
В этом взгляде щепотка скрытого, но раздражения. Темные в свете фонарей глаза глядят обреченно - ему хочется ослабить галстук, стащить его с шеи и раздеться, освобождая себя от забот минувшего дня. В неспешных движениях выверенность, а в краешке губ усталость. Не столько тела, сколько мыслей. Такая будничная усталость, которая ложится и обволакивает всё вокруг, даже то, что вовсе не похоже на будни - выбивающиеся из привычных вечера в другом городе. Всё это лишние телодвижения и только, когда хочется забыться сном в тесном номере отеля. Или не таком уж тесном?
Она провожает его садящегося в такси под барабанную дробь дождевых капель. Дышит разряженным осенним воздухом, заглядывая в небо и пытаясь рассмотреть в нем то, откуда родился этот дождь.

Скучала?

Едва заметным движением пальцев  она тянет себя вперед, смазанной вспышкой сквозь разноцветное полотно, в котором черное-темное-желтое горит, а затем и вовсе начинает вибрировать вокруг той же барабанной дробью, но уже не дождя - музыки. Стучит кровью в ушах, во всем теле, отражаясь от стен замкнутого пространства.
Она наблюдает за ним - за тем как неуютно его напряженным плечам. Как мечтают они сбежать туда, где им привычно и спокойно, где нет ничего, что раздражает слух и взгляд. Где можно выпить стакан воды перед сном. Здесь люди откровенны в своих желаниях, слушают тело, которое просит выпивки, веселых таблеток, придуманных людьми и для людей и тем, что нюхают, спрятавшись в туалете. А еще томных взглядов и тесных объятий после всего принятого.

Скучала?

Невидящие глаза ведьмы с улыбкой и вызовом ждут, когда он заметит. Её прикосновение рассекающее воздух. Обернется и посмотрит. И на пару секунд, должно быть, пересечется с ней взглядами.

Скучал?

Он не оборачивается.

...зажигалка щелкает вхолостую. Щелчок. Второй. Такая возмутительная оплошность, когда уже вознамерился закурить. Уже вытащил из пачки одну тонкую белую сигарету, вкладывая её в свой рот, обведенный красным.
Она морщится, затем хмурится, чертыхается очень тихо и этот ужасающий случай отзывается в стоящем рядом мужчине негласным сопереживанием. Хотя, скорее всего, он приметил её сразу и затем просто был готов после приветливого обмена встречными улыбками.
Белый дым ползет вверх, раскрашивает ночной воздух изнанки ночного клуба, в которую принято выбегать перекурить. Под козырьком сухо, а над козырьком каплями звенит осенний дождь.
- А вы, мальчики, должно быть, чертовски важные персоны, - она улыбается всем четвертым. Тем, кто решил отдохнуть от бьющей в уши музыки, мешающей продолжать начатые еще перед поездкой сюда разговоры.
- Как насчет пари? Я угадаю чем вы занимаетесь, - щурится для приличия, сверкая глазами. - Если угадаю, то вы угостите меня выпивкой.
По меркам ночной жизни большого города это честный обмен. А еще приглашение. Её улыбчивые губы и черные глаза, благосклонная улыбка и открытые плечи с грудью. Обтянутое черным футляром платья тело, заканчивающееся чуть выше колена, но не настолько вызывающе, чтобы быть возмутительным мини и собранные в тугой хвост на затылке волосы. Бархатная полоска ткани на шее и провокационный взгляд, а самое главное внезапное отсутствие того самого кольца с бриллиантом на пальце. Мария знает, что Этельстан оценит это куда как больше, чем его коллеги, изучающие её кто с интересом, кто с осторожностью, будто заведомо предупреждая, что они вне игры, которую обещает Мария после. Которая сквозит в её внешнем виде и смелости, с которой она заводит разговор первой.
Мария обхватывает свои гладкие, лежащие на плече волосы и чуть тянет вниз, словно проверяя крепко ли они скреплены резинкой. Ей нравится смотреть на того, кто первым подставил зажигалку, кто откликается на её взгляд своим с тем прежним весельем, с которым тянул и всех остальных сюда. И в отличии от всех остальных на его безымянном пальце не тускнел ошейник супружеской жизни. Не от того ли и её глаза неизменно возвращались к нему, замыливая, стирая присутствие того, кто стоял неподалеку. Того, кого она еще совсем недавно касалась своим взглядом, прикосновением спрашивая.
Мария мстит своим невниманием. Беглым расфокусированным взглядом по его силуэту, по тем самым напряженным плечам, которые рисовала своими пальцами и лицу, которое изучала, которым любовалась даже зная наперед, что он не разглядит её призрачные очертания, когда сама она  - еще не здесь. В снятых просторных апартаментах, когда Аркхем успевает наскучить, набить оскомину своим бесконечным ожиданием.
Мария мстит ему за своё ожидание. За его запах на украденном халате, который она мнет в руках, в котором лежит обнаженная на кровати и за письмо, окровавленное, но засевшее в памяти своими колючими признаниями, раз за раза разрывая смирение и спокойствие, насмешливую улыбку с которой ей привычно жить.
Я пошутила.
..обманула. Ложь. Каждое слово ложь. Разве может быть рассказ про оборотней правдой? Разве нет? А ты купился. Испугался так, что едва стоял на ногах. Страшная взрослая шутка для такого же выросшего бывшего златокудрого мальчика, которого можно было бы еще пожалеть. Разве могла я выжить после такого? Ты что же забыл какой я была тогда? Уже проигравшей во всех сражениях, смиренно принимающей все, что происходило. О нет, мне бы лежать сейчас самой белыми костями, что грызут дикие звери по прошествии стольких лет. Разве я бы пришла к тебе спустя семь лет. Разве смогла бы написать тебе письмо?

Интересно, он слушает её мысли? Когда смотрит куда-то в сторону, сквозь сизый дым зажатой в пальцах сигареты. Не боится ли заглянуть, нарушить целостность и тайну. Ищет в них к чему это представление, её внезапное появление спустя столько дней молчания. Что это означает? Что означает её вид, её взгляд на обычного человека, который вот-вот рискует быть втянут в водоворот вещей о которых не имеет никакого понятия.
Тот, кого называли Джерри явно был увлечен смелостью и напором взгляда Марии. Таким любопытным и интересующимся, тонкой улыбкой алых губ.
Тебе интересно? - Мария пересекается взглядом с Этельстаном. Насильно, словно бы вынуждая его посмотреть на себя. Ну давай, тебе же это нравится. Тебе ведь этого и хотелось? Чтобы я потеряла интерес, оставила в покое, стала относиться к тебе всего лишь как к какому-то мужчине, позволяя жить своей расхваленной жизнью. Или... нет? И всё изменилось?
Улыбнется так, как та что хранит большой секрет, когда переходит к следующему, читая в глазах то смущение, то интерес, то провокационную улыбку, готовность ответить.
Какая забавная игра.
- Могу сказать, что вы чем-то похожи на финансистов, - заключает Мария, обнимая себя за плечи и выдыхая дым. - У них похожий внимательный взгляд.

[icon]http://forumupload.ru/uploads/001a/c0/4f/7/76328.png[/icon][lz]<div class="lzname"><a href="http://arkhamstories.rusff.me/viewtopic.php?id=55#p85">Мария Клемент, 45</a></div><div style="background: linear-gradient(to right, #bd9833 1em, #1e1e1a 6em);" class="oderzh"><div class="sht"/  alt-title="Осознающий: 6 уровень">шкала безумия</div></div><div class="lzinfo">Разве не хочется <a href="http://arkhamstories.rusff.me/profile.php?id=48">тебе</a> поддаться своему искушению?</div>[/lz]

0

19

Мария…,
Начинал, выводил буквы, замирал стержнем над белоснежной готовностью листа впитать любой стыд, любое признание. Вобрать в себя молча, смиренно, ни в чем не упрекая. Но Этельстан медлит, царапая острым кончиком ручки терпеливую бумагу. Решительно на вдохе, и спустя мгновение - так жалко на выдохе. Больничные стены хранят это дыхание, по привычке консервируют в безрадостных мыслях. Сгорбленный силуэт молодого врача замер в ламповом свете осеннего утра. Оно, утро, витает в воздухе, глубокими, синими тенями, прячась под усталыми синими же глазами, оно движется в стрелках часов, но никак не приходит на хмурое небо, как не идет улыбка лицу ворчливого старика.
Маргарет должно быть уже проснулась, удивилась отсутствию мужа в постели, но не стала узнавать, уточнять. Она наверное уже завтракает, проверяя новости, сверяется с расписанием на сегодняшний день. У нее всегда все четко - каждая минутка на счету. Этельстану нравится, что она такая, что четко по часам знает, куда и как направится, что будет делать. Ему и самому это не чуждо, привитая матерью дисциплина работает хорошо. Однако иной раз она дает сбой - и тогда Этельстан может пропасть с радаров. Пускай ненадолго, но все же. Может потеряться где-то между домом и работой, заблудившись в парке или на берегу реки. Особенно по утрам, когда воздух еще такой чистый и тихий, что у всего живого появляется свой голос.
У моста слышно, как плещется вода, гулко звенит в металлических сваях и полых трубах. Как гуляет ветер в кронах деревьев, пересыпая листву, как зерно сквозь сито. Как далеко, кажется, на мили вокруг слышно единственную проехавшую с ночи машину. Этельстан слушает сквозь ранний туман, разворачивая оставшийся со смены сендвич. Ест его, запивая остывшим кофе, пока солнечные лучи нехотя выкарабкиваются из-за дымчатого горизонта. Пока подминают под себя утреннюю водную хмарь, как тонкие руки любимой уютно тонут в пуховой мягкости укрощенной подушки. 
Вибрирует электричество в гаснущем на день фонаре.
Мужчина на мосту аккуратно складывает опустевший пакетик из-под сендвича и кладет его в портфель. Через секунду он повесит лямку на плечо и пойдет в сторону дома. Так это бывает обычно. Но не сегодня.
Мария…
Все тот же лист бумаги перед глазами. Все то же слово, продолженное чернильной  паутинкой неоформленных в слова мыслей. Уже не в стенах больницы. Уже на свободе. Когда первые лучи осеннего солнца осторожно трогают черноту - наплывшую за ночь кляксу на носу, в уголках бессонных глаз.
Сморгнуть соль. Быстро - быстро. Отмахиваясь от пьющей кровь боли. Сжаться плечами, сгорбленной спиной, побелевшими костяшками - в скомканную бумагу беззвучно кричать. Кричать на нее. На написанное имя. Обвинять, моля о прощении. Не находя слов. Ни одного - для своего искупления.
Он ненавидел эти мысли и как-то к ним привык. Они жгли, прожигали насквозь, они заставляли выть от ревности и злости, но в конце концов, вместе с отторжением так или иначе приносили бесцветное облегчение. Как опиумный дым, замаскированный под утренний туман. Вечная бессонница - под необходимость работать по ночам…
Где-то там ей лучше. Лучше без него. Где-то там она счастлива. Живет своей жизнью, не оглядываясь и не вспоминая, как когда-то один мальчишка так дорожил своей волей, что предпочел уйти. Уйти, чтобы сложить всю гордость, все непрощение к ногам уже собственного деспота.
А ты счастлива, Мария? … Ты счастлива?
Беспокойный призрак стоит у своего надгробия, не способный уснуть вечным сном. Терзаемый вопросами, мыслями, как цепью прикованный то в злом, то в скулящем неведении - … Ты счастлива?
Мария…
Сегодня он получил ответ, которым уже себя не успокоить. Не забыться больше в пустоте.
Незаживающий рубец нагнаивается страхом, сожалением, раскаянием.
Прости меня.
Сквозь наконец пролившиеся тяжелые, свинцовые, как это утро слезы.
Прости меня. Я не хотел. Я верил, что так будет лучше для тебя, для нас обоих. Я был так эгоистичен. Я был так жалок, когда ушел, когда бросил там, посреди дороги. Так глуп. Прости.
Уже давно не чернила, уже давно не ровный лист бумаги - сжатый, разорванный, скомканный, дрожит он в сильно сведенных пальцах. До белых костяшек, в четко прорисованных под кожей венах стоит выцветшая от боли кровь. Бесцветная, сжатая бездыханностью ограбленной груди; вдруг пустотой растечется, расползется, как инфекция. Мгновением, секундой, минутой разрастется в белесые пятна ослепших слезами глаз. Размытых водой чернил. Острый гранями несказанного тонет смятый белый лист, напитывается, расползаясь единственным именем, незаконченной эпитафией над черной водой.

Что?
Она вырастает ниоткуда. Появляется из глубины, куда спрятал, куда запретил себе ходить. Кругом виноватый, слабый, не способный вынести то, что таилось за простыми словами. Не способный посмотреть всему произошедшему в глаза. Он ведь писал, он ведь кричал - в нем больше нет силы. Да и была ли когда-то? Только трусоватая жадность, почти жалкая осторожность, как у погорельца на руинах собственного дома. Ревнивая драма до хлама никому ненужного. Его совсем уже не осталось, а то, что еще есть, испуганно сжимается. Колотится под рубашкой крохотным воробушком.
Узнаванием даже в этом полумраке, затянутом дымом, запахом сигарет и отдаленным сердцебиением музыки.
Как в полиэтиленовую пленку оборачивают ее сальные взгляды стоящих рядом мужчин - и это тоже видит Этельстан, еще до конца не привыкший, еще только переживающий удар неожиданной встречи. А кроме - он видит ее тонкие пальцы, держащие сигарету. Ищет ставший привычным в его голове символ с бриллиантовым глазом ревнивого мужа. Но не находит - и должно быть удивление отражается на лице. По-наивному так. Как бывает простодушно удивляются дети, не различающие еще оттенков лжи, не отличающие изящный сарказм от грубого вранья. Тем наверное важнее для Этельстана становится узнать. Узнать, почему она вдруг возникла здесь, в Бостоне. Зачем? Это случайность? Едва ли…. Но для чего тогда искала? Явно не для того, чтобы вместе покурить на задворках клуба. ...К тому же компанию для этого ей найти будет несложно.
“Уже нашла”, - укол ревности. Такой острый, что даже на секунду разгонит осеннюю хмарь всепоглощающей вины. Вины, что делает его еще мягче, еще не решительнее. Он сейчас - родитель, разрешающий все и без того балованному ребенку, пострадавшему по его, родителя, невнимательности. Хоть на голове стой, хоть пинай ногами - он воспримет благосклонно, боясь навредить еще больше.
Дважды виноватый, что не нашел в себе сил прийти раньше, обнять и поддержать, когда это было необходимо. Не сумевший даже отомстить за нее. Почти смешной в этой пускай и гипотетической роли. А сейчас застуканный на месте преступления - за попыткой быть счастливым, когда она страдает. Снял с себя вериги - и в это мгновение встретился взглядом с черными глазами ведьмы. С алыми губами, чье любое слово сейчас готов принять, с которым готов согласиться, как бы она его не назвала. Все заслужил. Во всем виноват. Бей. Убивай. И слова не скажет. 
Да только вот …
Что?
У него подкашиваются ноги. Он чувствует эту мгновенную слабость в коленях. Словно из тела вдруг выкачали остатки сил, вытянули одним сильным движением. Нет опоры, все посыпалось, полетело кувырком, как по склону несутся под собственным весом тяжелые камни. Рушатся, разбиваются, разлетаясь шрапнелью по мягким, ничем не защищенным тканям. Заложенный в его грудь взрывной механизм активируется одним ее словом.
Шутка?
Мария улыбается своими алыми губами, острыми уголками. Смотрит черными глазами из дождливого вечера, из сплетенных в чужих фантазиях тел выглядывает оголенным коленом, изгибом шеи и вздернутым плечиком. Вся напитанная дымом и сальными взглядами стоящих рядом мужчин. О, должно быть, каждый уже успел подумать о том не проститутка ли она. Красивые женщины не начинают первыми разговор. Даже Джерри, которому Мария уделяет больше всего внимания - тоже наверняка сейчас задается этим вопросом. Надеется.
О нет, друг, она не проститутка. Все намного хуже. Она змея… Бессердечная стерва.
Еще успевает судорожно подумать Этельстан. В следующее мгновение его казалось бы ослабевшее тело вдруг наполняется энергией. Злой, черной, кипучей. Она - в венах, в мышцах клокочет, буквально швыряя его вперед. Картинка вокруг плывет - сыпется насквозь изношенная, каждым винтиком разболтанная система предохранения, хваленое самообладание. Не помня себя, Этельстан цепко хватает ее у плеча - его сильные пальцы впиваются в нежную кожу будущими отпечатками.     
- ...Шутка? - прошипит сквозь зубы, безумно глядя в черную патоку ее несерьезных глаз.
- Э-э, … Спенсер, ты что творишь? - неуверенно прозвучит Джерри, все еще никак не могущий сообразить, что черт возьми происходит. Как томный вечер так резко перестал быть томным? 
- Эй, мудила, отойди от девушки, - раздастся голос, принадлежащий явно кому-то не из их компании. - Или хочешь проблем? Сейчас будут!   
- Спенсер, приди в себя, - увещевает, кажется, Тони. - Мужик, все хорошо. Сейчас мы сами разберемся.
- Крошка, тебе нужна помощь? - басит все тот же голос из-за спины  Марии. В чьи глаза сейчас так внимательно, так зло смотрит Этельстан, совершенно глухой к реальности вокруг.

[icon]http://forumupload.ru/uploads/001a/c0/4f/7/583920.png[/icon][lz]Врач в больнице Святой Анны, маг Ковена Прилива. 30 лет, 7 из которых женат на Маграт Валентайн [/lz]

Подпись автора
к р а с и в о

http://lenagold.ru/fon/clipart/k/kot/kosh419.gif
c моим котечкой замурчательно <3

+1

20

Свободолюбивая ведьма ждет и скучает. Вертится возле окна и глядит на парк. Застывает временами, теряется в мыслях, не думает вовсе ни о чем. Молчит. Улыбается своей подготовленной улыбкой и вскидывает брови наигранно удивляясь его появлению в своем номере.
Она ведь даже подумать не могла, - ей должны выдать человеческий приз за столь правдоподобную игру сильной и независимой.
Загадочная фигура возле окна - такой он её увидит. В её придуманном мире всё уже разложено и отрепетировано. Хотя, разумеется, нет. Планировала ли она этот свой перфоманс? То ли крючок перед носом, на который он обязан наскочить жабрами, то ли нож в спину, который застревает между лопаток.
Мария верит, что он придет. Жалобный и скулящий, как промокший под дождем пёс, которого не просто бросили на произвол судьбы - он сам к этому стремился. Цепь вырвана с корнем, еще болтается возле лап, хрипит горло, перетянутое ошейником, ведь вырвался он что есть силы из своего привычного мира, из своего примитивного человеческого счастья, в котором её убеждал. В которое за минуту до услышанного верил сам. У неё ведь и у самой при взгляде на него заболит в груди. Там и без того нарывает пустотой, плещется болью. После такого он, как и подобает честной порядочности, должен лежать у её ног, стоять на коленях и умолять о прощении. И Мария, конечно же, простит. Разве есть ей дело до того, что было раньше?
Ну что за глупость, не вини себя. Не смей, не вини, - шепчет она ему, усаживая на кровать, обнимая, скользя губами по щеке. Я не она. Я - уже давно простила. Смотри, как я умею прощать тебя. - Прощать легко когда он побежден. Когда сломлен тобой же, доломан - так хочется собрать его по частям. Бережно так, со всей любовью, что у неё есть. Снимая надоедливую пленку чужой верности, очищая эту скорлупку для чего-то совсем другого.
Она теперь рисует в мыслях его лицо правдоподобно. Семь лет минуют, стирают вьющиеся локоны и открытую наивность юного мага, который тогда смотрел на неё и лишь в своей задумчивости напоминал себя нынешнего.
В тишине предрассветного номера впору бы раздаться демоническому смеху.
Семь лет не прошли даром - Мария привыкла получать то, что хочет. Упивается своей силой и вседозволенностью, всяким отсутствием вины, которая, страшно вспомнить, мешала ей дышать.
Но что же теперь...
Она помнит себя с зажатой в губах сигаретой, слепыми глазами встречая рассвет. Что-то там есть, в этой пустоте. В холодном стекле к которому прижимается лоб. Там...

...Мария еще улыбается. Улыбка вообще все это время не уходит с её лица. Улыбка преисполненной счастья и достоинства женщины, для которой приличия лишь мнимые условности. В её мире всё предельно просто и понятно и она вовсе не против после выпивки и коротких танцев отправиться в отель с кем-нибудь из них. Или даже с двумя. Тем веселее думать о том, как отвратительно будет Этельстану знать, что она развлекает сейчас его коллег, пока он сам так настойчиво сопротивлялся своему желанию, выставляя его вне закона.
Всё, как ты мне советовал, помнишь? - уже готова озвучить мысленно, посмеиваясь прямо в его рассеянный, совершенно не сосредоточенный взгляд.
Мария не морщится от боли - она её не чувствует вовсе. Не чувствует, как его пальцы впиваются в кожу, как челюсти пса, готового трепать схваченную ртом игрушку. Трепать её, бросать в сторону если понадобится, чтобы затем схватить снова. Сравнение её веселит, как и суетливые растерянные возгласы.
Тихий, вечно собранный Спенсер сорвался с цепи. Яркий пример доблестного и всезнающего врача, всегда готового оказать помощь.
Спенсер. Спенсер, ты что же рехнулся? Приди в себя? Спенсер, ты кто вообще такой?
Его кратковременная вспышка завораживает. Настоящий эмоциональный взрыв. Извержение вулкана там, где все привыкли к его мирному и доброму нраву, вовсе не ожидая, что теперь небо их почернеет от дыма посреди бела дня.
И что же послужило причиной? Что так сильно задело Этельстана Спенсера, в котором чувств в глазах окружающих едва ли набралось на наперсток. Тех, что кипят, жалят и делают неузнаваемым, искажая гримасой гнева неизменно спокойное меланхоличное лицо.
Шутка? Ах...
Нет никого в целом мире. Раздосадованных восклицаний и агрессивных окликов просто не существует в том месте, где они находятся. Приглушенный свет и смазанные тени вокруг. Кто это? Кто-то сейчас о чем-то говорил?
Его взгляд засасывает, сверкает злобой и вскипающим ужасом. Погребальный дым уже валит во все стороны. Щекотные ползут мурашки, пока все тело наполняется сладким больным томлением. От него либо слезы брызнут из глаз, либо крик родится в горле, либо злой смех, от которого можно и задохнуться.
Шутка? - переспрашивает Мария, хотя уже знает о чем говорит Этельстан. О чем шипит, пробираясь в её мысли, хотя мог бы изобразить из себя джентельмена, которым незачем проверять о чем думают женщины. Он ведь и без того понял всё о ней в их короткую встречу в больнице. Не потому ли он не пришел? Не посчитал нужным... не посчитал достойной.  Мария давно не чувствовала себя столь хрупкой в своем ожидании. В своих упрямых попытках не лезть, словно они тут же выдадут её неравнодушие с головой. Совсем не то неравнодушие, которое она демонстрировала в письмах, в которых напирала на него, с которым гордо восседала на кушетке, улыбаясь ему доброй смешливой улыбкой.
Нет, в самом деле, с чего бы ему вдруг так разозлиться? Если только не...
Мария щурится, не забывая об улыбке, скорее уж как-то снисходительно как та, кому поведение случайного мужчины, со всех сторон выглядящего прилично вовсе не претит и не пугает в отличии от всех остальных.
Сумеречная синева его глаз ничего не скрывает. Нужно было лишь надавить, чтобы оно брызнуло. Мутной виной прокатилось по языку, затекая в горло, шипом застревая в груди. Мария не забыла о той вине, что тогда выла в нём, обдавая холодом. Просто не до конца верила, что она была ещё там. Что его смиренный взгляд вовсе не признак равнодушия. Скорее уж...признания её вседозволенности? Нет, этого не может быть.
Что же, крючок не мог так глубоко попасть или нож меж лопаток всего лишь зудящий укус надоедливого комара?
- Нет, - размеренно произносит Мария глядя в эти ошеломленные до самой глубины, бурей всколыхнувшие даже песок со дна глаза. Она обращается к кому-то. К ним всем, кто сейчас переживает за неё, готовый оттаскивать настырного ухажера только лишь для того, чтобы самому затем стать таким на правах заслуженного защитника.
Нет, с чего кто-то решил, что помощь нужна именно ей?
А ты поверил? Ох, бедный... Ты правда принял весь мой рассказ за правду? Представлял наверное, как меня валяли в листве, как месили меня в грязи, ни одного живого места не оставляли и как захлебывалась я от крика и молила о помощи? Как стонала твоё имя, скулила до последнего еще веря, что ты услышишь, что ты прямо сейчас уже бежишь выручать меня из этой смертельной ловушки? Успел возненавидеть себя за свой выбор, за своё решение, за то, что не бросил меня позже, когда те придурки были бы позади? И так сильно возненавидел себя, что даже боялся показаться на глаза? Решил, что я тебя заклеймила позором, что не хочу больше видеть?
Ох, Этельстан... разве же я была бы сейчас такой? Разве я выгляжу как жертва столь страшного насилия? Разве я смогла бы расправиться с двумя оборотнями? И кто мне вообще мог помочь в той дыре, в которой мы тогда оказались? Кто услышал бы мои крики?

Мария глядит очень горячо сопереживающей. Со стороны - понимающей явно всё, что может крутиться в голове подвыпившего женатого мужчины, исключительно порядочного настолько, что никогда даже не помыслит о том, чтобы снять своё колечко с пальца перед посещением ночного клуба или бара.
Её взгляд неспешно проходится по его лицу. Гладит мысленно, гладит почти осязаемо, словно наконец-то совершая задуманное. Утешая его, подбадривая, успокаивая развинченные нервы. Прикладывая ладонь к горячему лбу.
Встретились бы раньше и я бы призналась. А так... столько недель мучений, бедненький.
Жалостливо ползут вверх брови, пока Мария неспешно придвигает своё лицо к его, тянется, вытягивая шею, готовая вот-вот примирительно коснуться губ случайного встречного так бурно отреагировавшего на насмешливую попытку напроситься на бесплатную выпивку. Она сейчас будто бы в его халате, греется, но только рядом с ним настоящим. Замершим и получившим долгожданные объяснения.
...или тебе понравилось? 

[icon]http://forumupload.ru/uploads/001a/c0/4f/7/76328.png[/icon][lz]<div class="lzname"><a href="http://arkhamstories.rusff.me/viewtopic.php?id=55#p85">Мария Клемент, 45</a></div><div style="background: linear-gradient(to right, #bd9833 1em, #1e1e1a 6em);" class="oderzh"><div class="sht"/  alt-title="Осознающий: 6 уровень">шкала безумия</div></div><div class="lzinfo">Разве не хочется <a href="http://arkhamstories.rusff.me/profile.php?id=48">тебе</a> поддаться своему искушению?</div>[/lz]

+1

21

Он чувствует дрожь. Очень мелкую, незаметную для чужих глаз. Она вибрирует в мышцах, током скользит в нервах. Замершая энергия, как запертая внутри тела магия, принявшая форму для удара. Для гнева, что в последний момент, на самом краю остановился, застыл испуганный собственной же силой. Такой неуместной, такой чрезмерной, когда напротив снисходительно улыбается алый рот. Этельстан трезвеет насмешкой в ее глазах. Черных, наигранно-сочувствующих.
Слышит, но не понимает. Не осознает. Все это - какая-то ерунда. Какая-то бессмыслица. Безумие. Разве так бывает? Разве можно придумывать про себя… такое? Разве можно так убедительно, так самозабвенно врать? Нет. Она наверняка играет, она что-то скрывает. Она опять водит его за нос, дразнит.
А может в самом деле? Может быть все придумала. Смеется над ним. Все это время, что он терзался, что грыз себя заживо - она и думать забыла? Жила обыкновенно, зачем-то не покидая Аркхема, пила кофе по утру, смотрела новости и лениво почитывала книжки, удобно сидя в кресле своего гостиничного номера. Скучала за просмотром сериалов, без особенного интереса изучала меню соседнего с отелем ресторанчика. А сказанное тогда... Пустяк. Несколько случайных слов, чтобы развлечься. Чтобы хотя бы чуть-чуть себя повеселить. Ты в самом деле их запомнил? Смешной.
Говорит с сочувствием, как красивое сопереживает убогому. Становясь чуть чувствительнее, чуть внимательнее..., пока не избавится от всей мелочи в кармане. 
Но разве такое возможно? Возможно соврав все это про себя, жить дальше так? Жить, словно ничего и не произошло. Не дрогнув ни на секунду от своих же собственных чудовищных слов. Какой высоты стены должны быть вокруг нее? Какой глубины ров.   
Он помнит Марию другой. Он помнит ее без кожи, кровоточащей на каждом слове, что срывается, опадает в ночную осень. Напуганной, одинокой, проклятой. Вспоминает в бессонницу, в неторопливый осенний дождь, что стучит по карнизу, срываясь с облетающих деревьев тяжелыми каплями. Разве та Мария могла бы соврать про себя такое? Могла бы смотреть теперь так, высмеивая его доверие, его веру столь нагло … столь… пошло? Словно оно ничего не стоит. Словно он сам - досадное недоразумение, помарка в календаре. Смешной и глупый. Дурачок, поверивший, что может для нее хоть что-то значить.
Она смотрит в его глаза так близко. Почти целует насмехающимися губами, своим неискренним, шутливым сочувствием.
...Кто ты?
Стоит ошеломленный, вцепившись худыми пальцами в ее плечо. Ищет в глазах, но видит только собственное отражение.
Бедненький. Бедненький. Бедненький Этти.
Глупенький мальчик, придумавший себе новый грех. С готовностью взявшийся искупать то, чего не было. Страдать новую боль. Разве не смешно, как легко в нее поверилось? Как быстро. Ни секунды не сомневаясь, ты принял на себя и этот груз. Жестокую шутку не разглядел, привычно падая на колени перед своим теперь уже новым палачом. Как будто это естественно. Словно только так и можно, и нужно. Привыкший каяться, ты с готовностью положил свою голову на плаху в ожидании как тебе казалось заслуженной казни.
Только вместо движения воздуха, вместо холодного свиста металла, что вот-вот рассечет шею в тысячный, но от этого не менее болезненный раз, где-то сверху раздается смех. Снисходительный к наивности, к доверчивости.
Ты в самом деле подумал, что все это правда? Какой ты дурачок, Этти! Каким был  - таким и остался. Все такой же неосмотрительный мальчишка, что готов открыть свое сердце первой попавшейся ведьме. А ей только того и надо - забрать себе, украсть. Разве не помнишь? Разве забыл? … какое на ощупь ее собственное. Проклятьем, как грязью, гнилью обмазанное. Оно не стучит, оно пульсирует вяло, тускло, словно пойманное, затянутое болотной тиной. С какой брезгливостью ты тогда отшатнулся, отдернул руку….
Совсем как сейчас, когда, опомнившись, разожмешь пальцы, на шаг назад отступишь, все еще глядя безумно, растерянно, зло. В ее глаза, которые еще секунду назад были так близко. Так волнующе. Ее красные, молчаливые губы звали… - ты чувствовал.
Этого не изменить. Это никуда не делось. Оно сильнее головы, оно звучит в теле, не переставая, становясь оглушительным, стоит только оказаться рядом. Каково это - быть настолько слабым, что сам себя предаешь? Все, что ценно. Все, во что веришь - стоит только вспомнить. Стоит на одно мгновение оступиться в воспоминания…ее горячий, влажный рот. Ты помнишь его, Этти? Свою давящую руку в ее волосах?   
Дрянь.
Смотрит исподлобья, сжав ладони в кулаки, смотрит, ненавидя и вместе с тем раздевая взглядом.
Он должен радоваться - он знает. Должен ликовать, что все сказанное тогда наедине - ложь. Больше нет давящего груза, больше нет вины перед ней. Вины, что невозможно искупить ничем, кроме собственной жизни. Бросил, обрек, не спас. Все это теперь в прошлом. Все это неправда. Он должен выдохнуть с облегчением, словно проснувшись от страшного сна, но…   
- Так-так, Спенсер, какая муха тебя укусила? - Джерри крупнее, выше. Он подходит, обнимает Этельстана за плечи и сейчас выглядит его старшим, сильным и надежным братом. - Перепил что ли? Мы ведь даже не начинали еще! Простите, милая барышня, моего товарища. Похоже последствия текилы! - смеется; под его большой рукой Этельстан выглядит растрепанным боевым воробушком, которого едва не занесло в драку хищных птиц. - Так о чем мы говорили? Ах да! Финансисты, - улыбнется в духе сына маминой подруги. - Нет, ты не угадала. Но так и быть даем тебе второй шанс! Даем ведь, Тони?
Тони так же улыбается в свои немного пожелтевшие от никотина усы. Он явно старше этих двоих и очевидно не большой знаток общения с девушками в клубах. О том свидетельствует и соответствующее колечко, которое не покидает его палец уже лет этак с десяток. Однако дух мужской солидарности в нем силен - в конце концов кто не слышал о попытках Купера найти девушку своей мечты? Тони заканчивает сигарету одной длинной тяжкой и тушит ее в металлическом блюдце урны. 
- Меня кстати Джерри зовут. Джерри Купер. Этого нервного господина Этельстан. Кевин! - кивнет мужчина щупленькому молодому человеку, на время конфликта еще немного и слившегося со стеной. -  А Тони…, Тони я уже представил. Он у нас за главного.
Этельстан не знает, как именно смотрит сейчас его товарищ на Марию, но очень легко может догадаться. Как еще может смотреть молодой холостой мужчина на такую девушку? С ее открытыми плечами, ее длинной, красивой шеей, ее лицом и собранными в хвост волосами. Он уже хочет ее. Думает, что на пути к успеху. Миротворец, хороший парень, большой и сильный друг, умеющий поддержать беседу, имеющий деньги на угощение и хранящий в кармане ключ от отличного номера с видом на ночной Бостон. Он уверен в себе настолько, насколько могут быть уверены голливудские звезды, улыбающиеся на камеру.   
А Мария? Мария… Неизвестная ему Мария улыбается всем и одинаково.
Это злит. Злит безудержно, раздражает до желания уйти. Развернуться сейчас же, сбежать, чтобы не стать невольным свидетелем того, что произойдет дальше.
Эй, тебе ведь должно быть все равно. У тебя нет права на ревность. Да и кого ревновать? Эту бессердечную стерву? Только что так жестоко посмеявшуюся над тобой. Вспомни. Ты счастлив. Ты не одинок…
Почему она улыбается?
Так нагло. Так без разбора.
Не доставляй ей еще больше удовольствия. Не показывай, как сильно она тебя задела. Это не Мария. Это другая, жестокая, пустая женщина с ее телом, ее голосом, ее запахом. Неизвестная тебе сука. Твоя Мария осталась в том номере семь лет назад. Не дай себя обмануть. С этой вас ничего не связывает. Забудь. Отпусти. Стань выше этого. Не дай ей насладиться твоей слабостью…
Дышит глубже. Дышит медленнее. Покровительственный жест Джерри тяготит его, но Этельстан не спешит избавиться от руки друга на своих плечах. Тем самым признавая, соглашаясь, что погорячился. Что позволил себе лишнее в отношении совсем незнакомой девушки, о чем всякий трезвый человек обязательно по утру пожалеет.
Так это выглядит со стороны. Убедительно. Буднично для задворков клуба.
- Как насчет все же переместиться обратно? За наш столик. Выпивка авансом за мой счет! Пока не угадаешь. 
Джерри все так же покровительственно улыбается. Подает вдруг руку, готовый поймать ее ладошку очень надежно и очень тепло.

[icon]http://forumupload.ru/uploads/001a/c0/4f/7/583920.png[/icon][lz]Врач в больнице Святой Анны, маг Ковена Прилива. 30 лет, 7 из которых женат на Маграт Валентайн [/lz]

Подпись автора
к р а с и в о

http://lenagold.ru/fon/clipart/k/kot/kosh419.gif
c моим котечкой замурчательно <3

+1

22

...поцелуй меня я вспомню.

Как красиво он горит. Тот же костер, в который она своими изнеженными руками подбрасывает поленья. Любовно, обнимая и благословляя каждое.
Гори!
Разве может быть что-то прекраснее, чем хаос его мыслей, блестящий крупинками ярости в глазах обращенных на Марию.
О, какой же у него взгляд. Она узнает его. Взгляд разъярённого хищника, способного перегрызть прутья клетки, столь любимой и необходимой ему для укрощения собственной плоти. Накажи. Укуси. Позволь пролиться крови в знак отмщения подлого и низкого обмана, который обошелся тебе так дорого, сделал настолько больно.
Пылай!
Ненавистью, злостью, мщением, страстью. Разве ты не видишь сам, каким можешь быть? Каким хочешь быть? Этот миг прекрасен. Мария хочет его увидеть. Услышать в собственных мыслях, громогласного, звонкого, бьющего стекла, сминающего и её волю как бумажный домик. Дрожит телом, сама сгорая в предвкушении, даже не пытаясь перестать смотреть в его ищущие глаза. Впервые такой близкий, такой обнаженный перед ней и открытый всеми своими оголенными нервами. Водит по ним чуткими прикосновениями, проверяя всё ли на месте - то, что она помнила.  То, что звучало в нем во все их встречи. До боли, до мурашек пленительная мелодия, пьянящая кровь. Идеальный. Сколько раз Мария нынешняя спрашивала у себя прошлой, что это в нём такое. Что заставляло её стремиться с самопожертвованию, изматывать себя виной и болью в груди. Обычный маг. Честолюбивый настолько же, насколько и чистокровный. Да что там, глупый и наивный мальчишка со светлыми ресницами и острыми скулами, мягкой копной золотистых локон и тонкими ключицами, выглядывающими из майки. Райская птица, совсем еще не знающая жизни,  приученная к своей жердочке, рискнувшая вырваться из под гнета, но испугавшись опасной дороги и ненадежных спутников повернувшая назад. Наверняка даже не догадывающийся, что ради него одна чужая ему ведьма готова была пожертвовать своей жизнью. Или чужой (с куда как большей охотой) если того потребуют обстоятельства.
Теперь Мария улыбается. И хочет впиться своими острыми, выкрашенными в алый, ногтями в его запястье. Сжать, что есть силы, пока на коже не проступит кровавый багрянец, напомнить ему о далеком воспоминании между ними. Вытравить из него черную вину, целуя при этом в губы нежно-нежно, как не целовала даже его столь любимая жена. Примиряя его тем самым со своей, разыгравшейся внутри бурей, успокаивая её, сдувая с ладони как песчинку тут же растворяющуюся в ткани грядущего. Показывая, как ничтожно оно пред ними.

Нет-нет, он вовсе уже не наивный мальчик. Не выходит из себя так просто, повинуясь моменту, не идет, когда она того требует с горячим сердцем наперевес. Одним быстрым движением задувает уже было разгоревшееся пламя. Угли еще горят, темными разъярёнными огоньками сверкают внутри его зрачков, секундной вспышкой ослепляя вдруг этой масляной поволокой. Томным придыханием, после которого только прижаться друг к другу, стиснуть до боли, кусая мягкие губы, не зная меры, уверенными наглыми пальцами стягивать с её плеч платье, подтягивать эластичный подол к бедрам, выше, к талии, пока её пальцы срывают пуговицы с рубашки, распахивают его тело ей на растерзание.
Его шаг назад символичен. Его короткое, брошенной в лицо ругательство выглядит финальной строчкой не случившегося монолога. Сдавленным, озлобленным окончанием. Мария бы послушала. Мария чертовски хороший слушатель, когда настроение и обстановка располагает.
Ну же. Разве это все, что ты хочешь мне сказать?
Размытые очертания мира возвращаются. Вот мягкий шорох дождя по асфальту и его разудалый звон по козырьку. Вот эхом громыхает музыка из открывающейся-закрывающейся двери. Сигаретный дым и истлевшая бумага едва не прожгла ей пальцы. Механически тушит ей и забрасывает в урну.
Мария улыбается, но на долю секунды в её улыбке вдруг просачивается фальшь. Искаженная гримаса в искусственном свете ламп. Уязвленный блеск глаз. Словно до конца не веря, что весь такой из себя джентльмен и семьянин, хороший доктор Этельстан Спенсер, заботливый, хранящий верность и покой своей любимой назовет её так. Таким словом. После всего, что между ними было. Представляя, упиваясь в мыслях, в своих ожиданиях, а вдруг получив - нет, не разочарования привкус. Обиды. Единственное брошенное ей слово, лишая удовольствия услышать больше. Одно слово, произнесенное презрительно и зло.
Хочется ответить равнозначно и Мария отвечает ему равноценным молчанием. Утихает в мыслях, усмиряет их, поднимая затворы, выставляя подпорки. До поры до времени.
Ведь неведение мыслей противника пугает больше, чем их пропитанная насквозь ядом природа.
Зато ты теперь полноценный участник игры. Без своего прежнего потухшего взгляда впитывающей всё тряпки, да? - Он её не слышит. Не может. И едва ли захочет, преисполненный своей честолюбивой гордости, а если захочет, то наткнется на непроницаемый блок. Пусть читает по глазам. По хищной довольной улыбке, обращенной уже к его приятелю, что так доблестно приходит на помощь, разруливая неловкий инцидент, едва не переросший в потасовку с её внезапным защитником, который почти сразу теряется из виду.
Они смотрятся довольно забавно вместе. Вдвоем. Даже мило, насколько это может быть милым, когда знаешь, что стоит за взглядом Этельстана, который тот, кто представляется ей Джерри Купером так добродушно называет Спенсером, шутит, сглаживая обстановку, по очереди представляя всех, кто вышел принять долгожданную и жизненно необходимую дозу никотина.
Как думаешь...Спенсер, а твой Джерри способен обозвать в пылу ссоры девушку дрянью? - увы, но этого Этельстан тоже не может слышать. Марии уже неймется, ей хочется с ним поговорить, задать все интересующие её вопросы в мыслях, а после выпытывать ответы. Его взгляд манит. Его взгляд провоцирует довольную улыбку, направленную уже совсем на другого мужчину.

Он ей нравится. Да, он ей определенно нравится. Яркий представитель человечества в компании с ярким представителем иного мира и эта разница налицо. До смешного карикатурна.
Как и его жест - преисполненный откровенности и галантности кавалер. Так вот где прячутся настоящие джентльмены! Они среди людей, - язвит Мария, но лишь для одного слушателя. Того, кто её слышать не может.
- Приятно познакомиться. Мария, - улыбается всем представленным в знак приветствия и примирения, хотя одного взгляда на оставшихся достаточно, чтобы отмести из круга её интересов. Искомая цель уже выбрана и отмечена крестиком, сияет сейчас дружелюбием и легкой, провоцирующей улыбкой в глазах. Может этот жест и был бы лишним, но все-таки она сейчас - пострадавшая сторона, способная унести с собой воспоминание в общем-то о хороших парнях как о самом странном и неприятном приключении за последнее время. И кто бы мог подумать - из-за приличного с виду, тихого парня Спенсера, не способного обидеть даже той самой мухи, уже упоминавшейся вслух.
-  Точно. Не финансисты. У людей связанных с деньгами всегда тухнет взгляд, стоит им только услыхать что нужно что-то делать бесплатно. - Дернет плечиком, тем самым, что недавно так настойчиво сжимал Этельстан и после подаст руку так естественно, словно делала это всегда. На одно мгновение, скользя по его руке, примиряясь как это может быть - почувствовать его ладони на своем теле.
Не упускает взглядом Этельстана, она ведь и это тоже делает исключительно для него. Хочет, чтобы он смотрел, следил за ней и, быть может...
- Не могу отказаться от столь щедрого предложения. К тому же я, кажется, знаю правильный ответ. - это она уже кричит на повышенных тонах, на которых только и можно разговаривать внутри помещения. Музыка окутывает, музыка выбивает из головы мысли, резкими толчками наполняя тело энергией. Она течет здесь - шальная, сияет между танцующими, между их пьяными желаниями, эхом проходясь по телу.
Этельстан следует рядом до искомого столика и она чувствует его тяжелым молчанием перед собой, хоть и не видит. За столиком их куда больше - Джерри вновь представляет каждого, но вряд ли кому-то есть до неё дело. Вряд ли они даже поверять в этот маленький инцидент.
Вечеринка продолжалась.
Места не много, так что сидя на новом стуле предполагается, что Мария будет прижиматься коленями к ногам Джерри. 
Этельстан сидит по ту сторону своего приятеля, почти напротив стоит лишь сдвинуть голову вбок. Его лицо подсвечивается то красным, выражая гнев, то синим как признак вселенской грусти, пока, наконец, не освещается теплым желтым, выхватывая бушующий в его глазах ужас. Для него у неё совсем другой взгляд - тот же. с которым она тянулась к его губам на улице. Загадкой. Недосказанностью, готовая вот-вот продолжить мысленный диалог, но то и дело улыбающаяся без стыда его коллеге. Радушно и благожелательно.
Не бойся. Ему со мной понравится. Ты ведь знаешь, - наконец звучит в мыслях Этельстана громко, прокатываясь эхом, не оставляя ему шансов спрятаться. - Я о нём позабочусь.
Сумеречная картинка сменяется фиолетовыми огнями и его лицо выглядит тоскливым и зловещим одновременно. Предложенную стопку Мария опрокидывает смело, а вместе с выпитым и увеличивается смелость, с которой она жмется поближе к новому знакомому, чтобы до него дозваться. Трогает за плечо, погружая в пряный запах духов.
- Так что вы отмечаете? 
С людьми бывает весело, Этельстан. У тебя бывали интрижки с людьми до твоей ненаглядной любимой? До меня? Они очень энергичны, некоторые из них, когда знают, что им отмерен незначительный промежуток времени. Трахаются с огоньком, я имею в виду. Мне кое-что интересно... хочу спросить. Ты ревнуешь? Прямо сейчас. Не могу понять. Ревнуешь или нет? Хочешь я оставлю твоего приятеля в покое? Сделаю вид, что после клуба мы не отправимся вместе с ним в отель. Или тебе плевать? И я могу делать с ним всё, что угодно.
Ей нравится вести этот двойной разговор. Нравится улыбаться другому, обращаясь в мыслях к нему. Нравится этот блеск в глазах мужчины, с которым ей уже хочется побыть наедине. Проверить какой он... вовсе не от скуки. Не из желания вызвать ту нерушимую ассоциацию всякий раз когда Этельстан будет видеть - не её, а его.
Кстати, совсем забыла сказать. Ты у меня в заложниках. Твой бейджик, который вы, врачи, вешаете на халат. Он у меня в сумочке. Раз уж ты за ним не явился сам, то я решила вернуть тебе его сама. Представь, как я открываю сумочку и достаю его прямо перед твоими коллегами. Не все заметят, конечно. Но вот кое-кто..
Замолкает. Хочет дать понять, что он у неё на крючке. Дать почувствовать этот увлекательный шарм игры, которую она затеяла.

[icon]http://forumupload.ru/uploads/001a/c0/4f/7/76328.png[/icon][lz]<div class="lzname"><a href="http://arkhamstories.rusff.me/viewtopic.php?id=55#p85">Мария Клемент, 45</a></div><div style="background: linear-gradient(to right, #bd9833 1em, #1e1e1a 6em);" class="oderzh"><div class="sht"/  alt-title="Осознающий: 6 уровень">шкала безумия</div></div><div class="lzinfo">Разве не хочется <a href="http://arkhamstories.rusff.me/profile.php?id=48">тебе</a> поддаться своему искушению?</div>[/lz]

+1

23

Наверное слишком много выпил. Слишком расслабился, отвлекся, отпустил себя этим вечером. На какой-то момент посмел стать из вечно раздраженного, упрямого молчуна почти что человеком. В этой атмосфере оказалось проще забыться, чем в привычной тишине одинокой ночи - музыка подкупила. Она била в уши, вибрировала в теле, не давала думать. Она толкала пить шот за шотом, уже поглядывая на танцпол, где двигались без всякого порядка и разбора пьяные, счастливые, тянущиеся друг к другу сквозь пустоту и холод обычных осенних будней люди. Отпущенные на волю тела просто следовали за ритмом, как листья в порыве ветра - без всякой цели, всякой высокой миссии. И он почти купился. Почти оказался там, среди мечущихся теней - неожиданно легкомысленный, каким не был уже так давно. Только выкурить сигаретку, чтобы оттенить вкус виски - и можно быть глупым, смешным, даже нелепым. Пьяным. 
Теперь же собственное опьянение злит Этельстана. Он старается прогнать алкоголь из крови, но для этого все же следует поспать. Если не идти радикальными путями. А радикальных путей сейчас вовсе не требуется. В самом деле - чего переживать? Из-за этой стервы, играющейся с его чувствами так, будто выбирает туфли. Сегодня на каблуке, а завтра вот эти - на танкетке. Еще вчера она обвиняла его в страшном, она вешала на его плечи неподъемный груз, чтобы сегодня сообщить, что ПОШУТИЛА. Вот так легко. Как сбросить изящной ножкой ту самую туфлю и слепо подобрать новую. Пока кокетничает, пока улыбается другому. Так сказать, не отрываясь от производства. И это злит еще больше. 
Спрятавшись обратно в свой толстый панцирь, Этельстан мрачно наблюдает за тем, как Мария непринужденно становится частью их компании. Как врастает в нее красивым атрибутом успешной жизни состоявшихся врачей. Кокетничает, угощается выпивкой, недвусмысленно поглядывая на Джерри. Улыбаясь ему своим алым ртом.
“Делает вид, что меня не существует” - злые мысли, как рассерженные насекомые, жалят до кровавых язв. Там, за восковой непроницаемой маской вместо лица; Это с ней он сидит на конференциях, ее носит в коридорах больницы, не без нее слушает очередную проповедь жены. Всегда такой внимательный, серьезный, собранный, в то время как за обманчивым спокойствием скрывается целый разъяренный рой.
И чем больше проходит времени в молчании между ним и Марией - тем этот рой становится больше. Сперва, в курилке, он не хотел ничего слушать. Ничего знать. Разве есть, о чем разговаривать после подобных признаний? Самым разумным было бы уйти. Просто развернуться и исчезнуть в ночи, чтобы уже в отеле гадать над случайностью произошедшей встречи. Но он почему-то не уходит. Почему-то остается, вновь пробираясь к захваченному столику. Теперь мечущиеся тени, случайные прикосновения злят его, они неудобны, неуместны. Свет рябит, вырезая лишние кадры невпопад, криво и косо. Этельстан ощущает, как выпал из общего ритма, как заглушающая мысли музыка начинает его раздражать. Ведь не ее он сейчас хочет слышать.
Ему нужны оправдания. Чтобы Мария извинилась. Чтобы попросила прощения за свою выходку. Только так - без лукавства и полутонов. Искренне, возможно даже со слезами. От сердца, признаваясь в тяжком преступлении.
Пробираясь между людьми, Этельстан больше похож на рассерженного отца, забирающего пьяную дочь с вечеринки. Он в своем праве - в праве ее отчитывать, в праве запихать в такси и отвезти домой, где ее будет ждать непременное наказание. В праве на нее кричать, перечисляя весь бесконечный список проступков - чтобы в финале непутевая глупая слишком ярко накрашенная девчонка непременно все признала. Все поняла. Смыла бы вызывающий не по возрасту макияж и покорно ушла в свою комнату - отбывать заслуженное наказание без интернета, телефона и мальчишек.
Каяться.
Но она молчит. Более того - она захлопнула дверь перед его искаженным от гнева лицом, даже и не собираясь не то что извиняться, но даже выслушивать. Она не полезла в такси, она не стала умываться, лишь сильнее растягивая свои алые губы в вызывающем смехе. Показывает, насколько ей все равно, ...наверное уже трогая коленку Джерри ниже уровня стола.
Нет. Она не захлопнула дверь перед лицом морально устаревшего отца. Все намного хуже. Она приоткрыла ее теперь, предлагая заглянуть. Предлагая оценить, кого выбрала в любовники на эту ночь. Кто будет целовать ее, ласкать, кто будет в ней уже очень скоро. Кто будет обладать ею так, как не можешь ты, скованный правилами по рукам и ногам. Только и могущий, что злиться на нее, на себя, продолжая сквозь боль и обиду подглядывать. С завистью, с ревностью, с ненавистью. Нет. В ней нет никакого раскаянья - только похоть.
Так он чувствует, слыша наконец голос Марии в своей голове. Каждое слово - как доказательство. Она льнет к новому знакомому, обволакивает его своим вниманием, закутывая его в мягкий кокон взгляда - у Джерри просто нет шансов. Он уже плывет. Уже млеет, не веря своему везению, когда смотрит в ее глаза, когда смеется, когда округло, громко сообщает:
- У Спенсера днюха недавно была! Вот решили по случаю выбраться. Заодно развеяться. Так что же, Мария, ты обещала! Какие твои версии?
В ярком, раскрашенном неоновом свете на бликующую поверхность стола опускается поднос с наполненными стопками. Рядом, занимая почти все оставшееся пространство, официантка выставляет две широкие тарелки с разномастной закуской. Этельстан тянется к ближайшей и отправляет в рот зернышко арахиса. Непринужденно, естественно. Со стороны даже немного скучающе. Словно бы его ничто в самом деле не раздражает, не заставляет изнывать от злости где-то там, глубоко внутри, пока ее слова звучат, пока гулко гуляют они в его пьяном сознании. Там кроме них пусто. И тихо. Ничего не осталось кроме голоса Марии, шепчущего, тянущего взглянуть - как там, за дверью, когда ее трахает большой и надежный Джерри. В каком он искреннем восторге, что смог заинтересовать такую девушку, эффектную, красивую, которая не против в первую же ночь. Раздвигает перед ним ноги, принимая, обнимая за плечи, выгибая шею и вместе с тем глядя куда-то в пространство испытующе, хитро. Глядя в глаза Этельстана, почему-то не могущего уйти. Не способного пошевелиться, пока ее красные губы улыбаются, стонут выразительно, громко, давая понять, насколько прекрасен ее любовник. Как сильно ей нравится принимать его, зажимать его бедрами, впиваясь тонкими пальцами в короткие, растрепанные, такие же темные как и ее волосы.   
Этельстан не хочет этого. Не хочет видеть. Думать об этом. Но все же думает, ненавидя себя, возвращается за добавкой.
Взгляд невольно опускается к поверхности стола, на которой безвольно лежит его ладонь. Тускло мерцает кольцо на пальце, пока он продолжает хранить молчание. Даже когда Мария победоносно открывает свой главный козырь - он продолжает молчать, хоть и дышит чаще, как пойманный на краже воришка. Словно и в самом деле тогда, в его кабинете, между ними произошло нечто запрещенное. Но ведь ничего не было… - почему тогда и откуда этот страх? Иррациональный ужас быть раскрытым - словно какой-то бейджик, какой-то сраный бейджик обладает силой перечеркнуть семь лет его отчаянной самоотдачи. Его жизни.
Тони берет стопку с подноса, смеясь и указывая на Кевина, павшего в неравной схватке со стайкой танцующих девиц. Явно стесняясь, неловкий молодой коллега пытается подтанцовывать, отчего вся сценка выглядит максимально нелепо, но мило.
- Вот кто хорошо проводит время! - кричит Тони, поднимая стопку, призывая тем самым к нему присоединиться.
Этельстан тоже тянется к ближайшей, поднимая свою в салютующем к Тони, а затем и к Джерри движении  прежде чем залпом опрокинуть. Рот обжигает, горячим льется по горлу, наконец оседая, согревая в груди. Терпкое послевкусие глушится сладким ликером. Пустая рюмка с тяжелым дном гуляет в его расслабленных пальцах по столу. Задумчивые движения полукругом, прикрытые узкой ладонью. 
… Не хочешь спросить у своего мужа? Ревнует ли он. ...Или про мужа ты тоже пошутила?
Внезапная догадка, само только предположение вызывает на его губах тонкую, язвительную улыбку. Подняв взгляд от пустой стопки, Этельстан продолжает:
И это ты мне читала лекцию про лицемерие. Интересно. Если бы мы тогда переспали, на той кушетке, муж бы тоже мистически испарился? Или наоборот? Ожил бы внезапным телефонным звонком - когда тебе нужно срочно бежать? До следующего раза, может быть, лет через десять.
Он становится серьезнее, смешливые морщинки у злых, темных в этом освещении глаз, разглаживаются
Ты совсем не представляешь последствий? Творишь, что вздумается. Будто тебе все дозволено, все можно. Нет, Мария, нельзя. Хочешь и дальше губить свою жизнь - пожалуйста. Я не стану тебе мешать. Но мою погубить не дам. И этот шантаж… в самом деле? Чего ты хочешь им  добиться? Чтобы я сидел, наблюдая, как ты… как ты предлагаешь себя всем без разбора и отвечал на твои нелепые вопросы?
Джерри вдруг смеется, щелкая пальцами, призывая внимание Этельстана. Активно жестикулирует, словно собираясь, перекрикивая музыку, рассказывать некий забавный анекдот. Видимо из их совместной профессиональной жизни. Непременно курьезный и совершенно точно про именинника. Этельстан ожидаемо закатывает глаза, улыбаясь дружелюбно, словно и не ведет никакой тяжелой мысленной беседы:
Это твоя жизнь. В настоящем нас ничего не связывает и не может связывать. Ты вольна трахаться с кем захочешь, где захочешь. Ты уже взрослая девочка, Мария, чтобы спрашивать моего разрешения. Его ты конечно не получишь….
Оборвется. Глядя внимательно, пока Джерри, пытаясь перекричать музыку, начинает вещать.
Усмехнется вдруг почти горько.
Мне тоже кое-что интересно…. Когда вы пойдете в отель и займетесь сексом. Ты будешь представлять на его месте меня? - вопросительно склонит голову набок - Когда он станет раздевать, лапать, когда навалится своим весом, вдавливая в постель, раздвигая твои ноги… Ты будешь воображать себя со мной? … Надеюсь только, что перед вашим счастливым отбытием в опочивальню ты все таки вернешь мне бейдж. Думаю, я вполне заслужил его назад. … Не хочешь кстати узнать, что случилось с твоим пальто?

[icon]http://forumupload.ru/uploads/001a/c0/4f/7/583920.png[/icon][lz]Врач в больнице Святой Анны, маг Ковена Прилива. 30 лет, 7 из которых женат на Маграт Валентайн [/lz]

Подпись автора
к р а с и в о

http://lenagold.ru/fon/clipart/k/kot/kosh419.gif
c моим котечкой замурчательно <3

0

24

Она сидит как влитая. Эта маска на его красивом тонком лице. Долгие годы тренировок делают своё дело, выковывая в нем это упрямство, эти стальные ровные уголки губ, отрешенные, безучастные. Маленький принц вырос, стал таким взрослым и таким серьезным. И таким похожим на всех взрослых и серьезных людей, против которых когда-то бастовал, которых избегал, потому что хотел стать непременно кем-то лучшим в своей жизни. Кем-то большим, чем ему предрекала семья, вечно недовольная каждым его выбором. И он стал. Он же пошел по выбранному пути, пусть сомневался уже даже в нём. Тем солнечным осенним днём... Он выбрал и пошел до конца и вот сидит перед ней, преисполненный своей горделивой собранности.
...а под ресницами вдруг задрожит страх. Он мимолетен и хорошо спрятан, но ведь и Мария знает куда смотреть. Бросая камень знает, где будут круги на воде.
Кто я такая? А кто ты такой?
Мария хочет дотянуться до него через стол. Проползти на коленях, заглядывая в лицо, локтями упираясь в бликующую поверхность стола, пока в губах будет зажата карточка, на которой он сам - всё еще незнакомый и влекущий. Ей нравится вспоминать его с сигаретой в пальцах. В привычном движении, затягиваясь и выдыхая, приподняв подбородок, пока полупрозрачный дым ползет вверх. Нанеся решительный удар, допуская свой откровенный шантаж она смягчается. Вдруг милостива к плененному, почти уже готовая на уступки, на то, чтобы загладить вину, оправдать себя. Холодно, но уже теплее. С каждой секундой всё горячее. Мария вовсе не стремится карать, она стремится миловать...
Но ему это, разумеется, не нужно. И поэтому он усмехается в ответ. Его внезапная улыбка очень похожа на ловушку, на то, что  мастерство уличного фокусника оказалось недостаточно мастерским.
Мария не может отвести от него взгляд. Такого. Играющего с пустой стопкой, осознанно или нет, но привлекая её внимание. Завлекая. Под разноцветной опавшей листвой так легко прятать капканы.
Она улыбается теперь ему. Даже когда он сам перестает улыбаться. Когда чеканит слова, как дождевые капли, барабанящие по тонкой железной крыше.
Ей нравится как звучит в голове его настойчивое "нет, Мария, нельзя" сразу же после "думаешь тебе всё можно". Залитый в горло алкоголь смешанный со злостью, приправленный ею и вот перед ней сидит нравоучительный Этельстан. Одухотворенный уже только тем, что подчинил свои пошлые физические позывы и не оказался в её номере. Не опробовал с ней все доступные поверхности, отмечая их жаром своего тела.
Джерри не останавливается, не требует настойчиво ответа на свой вопрос, не трясет Марию. Он несётся на всех парах, подхваченный ощущением её близости и её расположения, её улыбки и смешливого, флиртующего взгляда чуть свысока. Он идёт дальше в своих разговорах, он смеется, легко и непринужденно болтая о чем-то. Заполняя эту неожиданную паузу, вдруг возникшую в её речи. Едва ли замечая то, на что она так внимательно смотрит, неподвижно, застыв взглядом. Хищным до самого дна. Опасным, ревнивым и любующимся, наблюдающим за тем, как легко играет Этельстан. Как меняет тон, улыбкой сопровождая действия своего приятеля, в то время как в мыслях набрасывается на  неё, задавая один вопрос за другим. Головокружительные, пьянящие не меньше, чем выпитый крепкий шот. Шепчет на кончике языка, растекается по мыслям насквозь провоцирующими предположениями. Они обжигают тело, наполняют его тяжестью, закручивая тугую пружину напряжения, проступая на коже мурашками.
Это похоже на воронку. На торнадо, на водоворот, что бушует, затягивая внутрь. Сжимает, выбивая весь воздух из легких, а после щекотно расходится болью по раздробленным костям. Нельзя сбежать, нельзя перестать представлять. Он первый угодил в капкан, но ведь и ей не уйти, не сбежать, не оставить его один на один с мучительной и изматывающей действительностью. Она просто не может остаться без этого подпитывающего коктейля чужих эмоций, переживая их как свои.
...сходя с ума на гостиничной кровати в его объятиях. Выгибаясь, совсем потеряв связь с реальностью, ногтями пытаясь разодрать простынь, пока стонет в чей-то приоткрытый рот своим.
Вопрос о плаще блеснет вдруг ответным крючком, выставленным на обозрение и потому заманчивым. Конечно же Этельстан ждёт ответов. На каждый свой вопрос начиная с её кольца и предполагаемого мужа. Точнее, его отсутствия. Он их хочет. Он готов их вырвать, даже если ещё сам не знает об этом.

Разве мы не похожи? Прямо сейчас, - об этом Мария ему не говорит. Не признается, прячет для себя, для своих тайных, очень секретных мыслей о которых ему знать не стоит. 
Она улыбнется молча, переводя своё внимание на смеющегося мужчину рядом. Вторит ему, хотя прослушала почти всё за своими затягивающими глубоко мыслями. Разглядывает его, словно внезапно видя первый раз. Словно впервые позволяя себе взглянуть настолько долго и задумчиво, после чего только и можно спросить. Что?
Мужчина улыбается ей в ответ. В его взгляде игриво переливается выпитый алкоголь, но он вовсе не так пьян, как может казаться. Она помнит его прикосновение к руке - мозолистая сильная ладонь, наверняка привыкшая держать бейсбольную биту.
Он смотрит лукаво и самую малость снисходительно - слишком уж Мария затягивает со своим ответом для той, кто так обнадеживающе заявляла, что уже догадалась.
Да. Я хочу, чтобы ты сидел и отвечал на мои нелепые вопросы. А вот ты не можешь меня заставить отвечать на твои. Для этого была наша прошлая встреча.
- Тебе нечего бояться, - выдает вдруг Джерри с прежним своим хитрым видом, подначивая.
...если ты, конечно, не найдешь способ. Но я готова тебя выслушать. Это ведь так интересно,
- взять на себя роль психолога из фильмов, который всё подмечает и помогает разобраться своему пациенту в его непростых чувствах. Ты хочешь поговорить об этом? Хочешь поговорить о том, почему считаешь, что сбегу я, а не ты уйдешь, оставляя меня позади. И, раз уж на то пошло, почему ты считаешь, что я предлагаю себя всем без разбора? Я ведь выбрала. Или ты настолько плохо относишься к Джерри?

Посмотрит вдруг с сомнением, наигранно удивляясь, а после тянется к уху мужчины, ведь так гораздо удобнее разговаривать. Щекотно согревая его своим дыханием, заодно скрывая от Этельстана всё, что она сейчас говорит, если он, конечно, не влезет в её голову, так нагло подслушивая.
- Я должна признаться. Я соврала. Но я услышала обрывок фразы того парня, - кивнет чуть в сторону, на одного из участников их посиделок. Кажется, Эда, у которого сверкающие очки и который очень деловито делится с Тони своими наблюдениями касательно алкоголя.  - И он явно связан с медициной.
Слышала ли она или выдумала? Кто знает, но вряд ли сам Джерри поймет.
Улыбнется даже виновато, вновь выдерживая эту паузу в мыслях.
А ведь он явно считает тебя больше, чем просто приятелем. Другом за которого готов вступиться в драке и врезать как следует любому, кто только поднимет на тебя руку. Кого готов защищать и оправдывать до последнего, списывая на алкоголь твою возмутительную выходку. Удивительная самоотдача, да? А ты его совсем не ценишь.
- Я ставила на спорт. У тебя чертовски сильные руки, - повторит на ухо и Джерри закивает ей, подогретый внезапной похвалой.
- Что есть...не могу отрицать.
Мария внезапно сверкнет взглядом, поглядывая на Этельстана. Шепнет новую порцию слов на ухо его коллеге, да так весело, такая воодушевленная, пока тот хмурится, но раздосадованным не выглядит. Скорее наоборот, улыбается загадочно и обращает своё внимание на Спенсера, выглядя при этом даже несколько угрожающе. Примерно как глашатай, объявляющий тяжелую весть.
- Она говорит, что ты ей должен. Как именинник, - выкрикивает он, по лицу пытаясь понять, слышит ли Этельстан или нет. - В качестве извинений с тебя танец. Она хочет, чтобы ты с ней потанцевал. - Положит руку на плечо, то ли подбадривая, то ли утешая. Но не ревнуя.
Мария чувствует это, слышит и теперь уже не прячась смотрит на Этельстана. Не стесняясь выглядеть настолько неприлично довольной, хотя тут же улыбаясь шире уже самому Джерри, делая из своего желания нечто шутливое, а его своим подельником.
Всего лишь новый виток затеянной игры, аккурат под окончание ритмичного и быстрого трека, сменяющегося куда как плавным и тягучим, дымчатым сонным, смешанным с дождливым октябрьским утром, в котором они все непременно окажутся.
Она не признается Этельстану в том, шантаж ли это или нет. Пусть догадается сам. Пусть подумает, волен ли он отказаться, ссылаясь на то, что не имеет никакого настроения к танцам. Или его смущает спутница или, что немаловажно, он не считает, что должен извиняться. Для того, чтобы последнее не случилось у неё теперь есть сообщник. Джерри выглядит как тот, кто будет искренне разочарован в друге, решившем приберечь всякие извинения при себе.
Потанцуешь со мной и я верну тебе то, что ты хочешь. Обещаю, - добавляет всё же. Заодно расскажешь, что же такое случилось с моим пальто.
Равноценный обмен, так?

[icon]http://forumupload.ru/uploads/001a/c0/4f/7/76328.png[/icon][lz]<div class="lzname"><a href="http://arkhamstories.rusff.me/viewtopic.php?id=55#p85">Мария Клемент, 45</a></div><div style="background: linear-gradient(to right, #bd9833 1em, #1e1e1a 6em);" class="oderzh"><div class="sht"/  alt-title="Осознающий: 6 уровень">шкала безумия</div></div><div class="lzinfo">Разве не хочется <a href="http://arkhamstories.rusff.me/profile.php?id=48">тебе</a> поддаться своему искушению?</div>[/lz]

0

25

Насквозь лживая. Насквозь порочная. Что в прошлый раз, изображая из себя пациентку, что в этот. Пустая, злая ведьма, бог знает что возомнившая о себе. Опять со своими секретами, опять темнит, не дает никакой ясности, как и тогда. Когда он слепо верил, думал за нее, за нее отвечал на свои же вопросы. Это ведь было так удобно - когда любопытствующий ягненок сам шел на заклание, да? Доверился целиком и полностью; за свою смешную наивность едва не расставшийся с жизнью.
Ты и сейчас пытаешься провернуть подобный трюк, Мария? Не давая никаких ответов, снова заманиваешь. Уверяешь, что тогда, в больничном кабинете, была готова отвечать - нет, не была. Ты была готова врать. Начиная с кольца и заканчивая оборотнями - чтобы поиграть со мной, помучить меня. Так что… ничего не изменилось. Мне в твоем сценарии предписано сидеть и отвечать на вопросы; тебе - темнить и выжидать, когда я наконец сдамся. А я ведь сдамся - ты уверена. Маленькие любопытствующие ягнята всегда идут на ручки.
Только я не маленький и далеко не ягненок, Мария.   
Почему я? Почему вечно я должен отвечать? Придумывать тебе оправдания, чтобы хоть как-то выносить тебя рядом. Не презирать себя окончательно за те чувства, что испытываю. К лживой, лицемерной сучке, не имеющей ничего святого. Все дозволено - ничего не жаль. В самом деле наивно думать, что в тебе осталось хоть что-то порядочное. Разве можно до твоего скудного, изъеденного чернотой сердечка донести простые истины? То, на чем только и можно построить счастье. Являешься в мою жизнь, вламываешься в нее с одной целью - разрушить. Знаешь почему я уверен, что как только добьешься своего, уйдешь именно ты? Потому что у тебя и тебе подобных может быть только одна цель - месть. Ничего другого в тебе уже нет, да и было ли раньше? Ты явно окрепла, стала сильнее и теперь что? Решила отыграться. За мой уход, за мое желание жить. Уничтожив все, что я создавал так долго, ты наконец напьешься крови? Вряд ли. Тебе будет мало. Потому что внутри тебя - пустота. 
Дрянь. Насквозь пропахшая ложью дрянь.
Если бы была возможность просто вырвать тебя из собственного сердца - я бы сделал это сейчас. Швырнул бы к твоим аккуратным туфелькам… единственное светлое, что у тебя осталось. Да, Мария? Единственное светлое, что ты еще не успела испоганить, извалять в грязи своей вседозволенности, своей порочности. Потому что никак не можешь добраться. Так стараешься - и бестолку. Вокруг меня отираешься, как падальщик, высматриваешь признаки болезни. А ее нет. Хахаха. Обидно, правда? Возвращаясь во второй раз без удачи, разве ты не чувствуешь в себе этого подкожного зуда? Злости. Ярости. Во мне сейчас ее много. Ты не представляешь сколько. Не поверишь, как мне хочется… 
...Надо было убить тебя в том чертовом доме.
Раздастся единственное в ее голове после паузы.
Он не шутит. Нет. Он звучит как никогда серьезно, давая ощутить в полной мере, что такой расклад сейчас кажется ему, магу, ставшему за прошедшее время лишь сильнее, более чем приемлемым. Сверкнет холодный металл в мимолетном на нее взгляде и тут же спрячется в приветливой и немного пьяной улыбке к Джерри. Хоть всем своим видом Этельстан и демонстрирует вальяжную лень разомлевшего кота, он не отказывается от предложения. Напротив - встает, демонстративно стягивая с шеи галстук.
- Этти, она тебя только на танец позвала, а ты уже раздеваешься! - смеется Джерри, перекрикивая может и сменившую настроение, но все еще громкую музыку.
- Спенсер, ты женат! - напомнит Тони, подхватывая шутку, следом опрокидывая в себя еще один шот.
Не отвечая на выпады коллег, Этельстан все же всем своим видом их провоцирует. Продолжает играть заданную, обозначенную для него роль с самоотдачей. Пьяненький Спенсер весельчак. Не этот мрачный, холодный тип в таком же холодном больничном свете. Стерильный, под наркозом собственных правил в любой час дня и ночи. Особенно - ночи. Когда от бессонницы и мыслей, от ноющей в грудине пустоты прячется в ровном стуке клавиш, в дежурных вопросах к пациентам.
Опишите характер боли…
Он, чуть кланяясь, протягивает руку, принимая ее ладонь в свою, раскрытую. Тени от мечущейся светомузыки ложатся под ресницы, когда наблюдает за реакцией, смотрит пытливо в ее глаза. Внешний мир схлопывается до них двоих, смешивается мутными красками где-то на периферии, в уголках загустевшего времени.
Смешно и старомодно выглядит этот жест на фоне современности. Для сторонних наблюдателей - потешный анекдот, часть представления. Для Этельстана - привычка, понятная приглашенной на танец Марии. Маги живут долго, цепляясь за традиции в быстро меняющемся человеческом мире. Они учат этому своих детей.
Забавно…, что если бы Клемент не были изгнаны из Аркхема? Что если бы на одном из праздников ковена Этельстан подошел к ней так, пригласив на первый в их общей жизни танец? Когда-нибудь очень давно. До Астрала. До Маграт….
Пустая мечта, мелькнувшая на секунду, словно свет из-за плотно закрытой портьеры. Слабость, за которую Этельстан тут же себя грызет, набрасывается на себя с яростью - не смей. Не допускай ни одной мысли, способной ее оправдать, ее обелить. Не иди тем же путем, которым уже прошел однажды так доверчиво, так глупо.
В той слабости сейчас столько стыда…. Хочется от нее откреститься. Хочется ее отшвырнуть от себя, повалив на пол. Хочется бить ее ногами, пока не заскулит, не сотрется, исчезнет из памяти со своим мягким теплом и уютным стуком капель о подоконник. 
Он больно сжимает пальцы Марии, когда тянет ее за собой, увлекает в толпу танцующих людей. Резко, почти зло дергая за руку. И тем сильнее, чем дальше от них столик с оставшимися свидетелями, соучастниками этой лживой, проклятой ведьмы. Толпа вокруг смыкается, двигаясь плавно - приливами и отливами в такт новой музыки; приглушенный свет разноцветными мазками гуляет по лицам, когда Этельстан наконец останавливается, оборачиваясь к Марии. В расстегнутом воротнике рубашки видно, как напряжена быстрым сердцем шея - он часто дышит, сжимая тонко злые губы недоверчивыми уголками вниз. Немного прищурившись, он смотрит прямо, когда привлекает к себе - вновь резко, механически, не давая почувствовать хоть что-то личное. Всего лишь условие, часть сделки, на которую пошел. На которую зачем-то согласился. Переполненный гневом и ревностью. С той же силой, что был готов любить - сейчас ненавидит, едва сдерживаясь, чтобы не ударить. Не закричать на нее от собственного бессилия, избивая эту тупую сучку, что таскается за ним потехи ради. Что дразнит, не представляя последствий. Насмехается, полагая его беззубым, слабым, уязвимым.
Тебе весело, Мария? Развлекаешься так?
Шипит…. 
Он и сам не понимает, не помнит, как кладет руку на ее шею сзади. Такой понятный для всех со стороны жест любовно танцующей парочки. Кончиками пальцев надавливает хищно, цепляясь за черный бархат, поддевая его у замочка.
Если я убью тебя. Как обещал. Прямо сейчас. Похоже кто-то из нас все-таки обязан убить второго, верно? Иначе мы так и будем ходить по кругу.
Ладонь тяжело сжимается в кулак, стягивая бархатную полоску, как ошейник.
С первой нашей встречи ты таскаешься за мной. Чего ради? Я не люблю тебя. Никогда не любил. Все, что нас связывает - похоть. Всего лишь случайный секс. Да и где? Усмехнется зло, остро, снова прячась за непроницаемой маской высокомерия, эгоизма, разящего с будничной жестокостью. Во сне. Я ничего в это не вкладывал. Просто развлечение на ночь. Знаешь сколько вас таких было? Случайных безымянных любовниц. Только одна ты почему-то решила, что это нас связывает. Что я после этого обязан… обязан терпеть тебя до конца своих дней. Обязан спасать тебя, заботиться о тебе. Какая смешная наивность, в которую я едва не поверил. Но ты это придумала, Мария. Это все - в твоей голове. Я не чувствую к тебе ничего. Ты мне неинтересна. Меня тошнит от твоей лжи, от того…, во что ты превратилась. Я люблю Маргарет, свою жену. И я счастлив с ней. Если и есть лицемерие в моей жизни - то это ты. Уясни себе это наконец и перестань меня преследовать. А теперь верни то, что обещала, пока еще можешь…

[icon]http://forumupload.ru/uploads/001a/c0/4f/7/583920.png[/icon][lz]Врач в больнице Святой Анны, маг Ковена Прилива. 30 лет, 7 из которых женат на Маграт Валентайн [/lz]

Подпись автора
к р а с и в о

http://lenagold.ru/fon/clipart/k/kot/kosh419.gif
c моим котечкой замурчательно <3

+1

26

Пьяное веселье. Что ты еще скажешь. Какую откровенность произнесешь, в каких ошибках прошлого раскаешься.
Марии интересно. Она в нетерпении, она всё ещё улыбается, ведь их игра продолжается, ведь они играют в людей и среди людей, пока мысли совсем о другом, пока их диалог не смолкает.
Он выплевывает их в лицо. Свои слова. Рвёт страницы памяти, как памятного фотоальбома, которого у них нет, чтобы затем бросить перед ней.
Так приносят жертву, вычерчивая на теле кровавые знаки. В холодном злом блеске, кишащем яростью по отношению к ней и в ленной, расслабленной полуулыбке, которая непременно возникает на лице когда тело размягчается выпитым алкоголем, когда качает на своих теплых волнах, обнимая и согревая такими легкими и одновременно такими упрямыми касаниями. Она хочет так же - так же прикасаться к нему. Не для этого ли её приглашение на танец?

Игра света и тени на его лице. Правды и лжи на губах - то сжатых, то улыбающихся. Он ждет от неё чего-то, когда смотрит внимательно, когда галантно протягивает руку.
Он ждёт, ждёт жадно и голодно, охочий до её страха, её обиды, её ужаса от услышанного, ведь удар нанесен молниеносно, без шанса защититься или подготовиться. Он жаждет это увидеть, проследить в её лице капризные переполненные слезами тени, подходя теперь так близко. Жест доброй воли, ведь доктор Этельстан Спенсер не какой-то там неотесанный грубиян или мудак. Нет, доктор Этельстан Спенсер по аристократически манерен, вальяжен и сдержан. Даже послушен, пока терпит её укусы на себе, а она брызгает кровью из его ран на стол, на закуски, на вымытое стекло стопок, насмехаясь, ожидая, когда этот мужчина, так напоминающий ей того юношу, что обращался к ней с улыбкой, что-нибудь сделает в ответ.
Мария улыбается так искренне и так широко, что от этого может сделаться страшно. Ему или ей? Он ведь смотрит, он ждет. Он не понимает, как она может так улыбаться, если он самолично только что перекусил ей шею. Если долго дразнить льва, то он сделает это - нанесет один мощный удар, прекращая всякие нападки в свой адрес.
Но Мария встает, улыбчивая и веселая, словно это самое счастливое, что могло с ней произойти. Словно это её день рождения, а алкоголь делает своё дело. Еще шевелится, еще барахтается, пока он тянет её в толпу танцующих. Так тянет на дно сильная и высокая волна, мешая разобрать где верх, а где низ и на сколько хватит воздуха, если от страха и паники он тратится на сдавленный глухой крик о помощи.
Впереди только его спина, затылок и рука, которой он сжимает её ладонь и всё тянет, тянет вперед, так чтобы никто не мог подсмотреть, не мог увидеть что-нибудь непозволительное, не для их глаз.
Как они истекают кровью вместе.
На маленьком клочке танцпола иначе как прижавшись друг другу невозможно существовать. Подхваченная музыкой. Мария сделала бы этот шаг сама, первой, но он прижимает её к себе быстрее, болезненно дергая за руку. Ей все равно не больно. Она получила то, чего хотела. Даже больше.
Злые слова звучат на его губах, хоть и произносятся в голове. Мария отвечает. Довольной улыбкой, которая, возможно, становится последней каплей для Этельстана, для его едва сдерживаемого раздражения, которое с начала встречи лишь набирало обороты.
Щекотный запах сигарет и парфюма, терпкий его тела, пока жмется, хочет направить в танец, но они стоят. Он стоит, полыхая такой страшной ненавистью, от которой ползут мурашки по загривку или это всё его изучающие пальцы.
Я скучала, - он её не услышит, потому что у его пальцев на шее совсем другое назначение. Они стягивают бархатную ленту, натягивают её, пока его молчаливые злые губы шепчут в её лицо злые темные слова. Продолжают начатое. Теперь его очередь. Очередь его потемневших в светомузыке ненавистью полных глаз.
Бьет, терзает, мучает. Вонзает свои клыки, царапает ногтями, а после битыми осколками полосует. Давит, давит сильнее и под пьянящую тягучую мелодию это выглядит так больно и страшно и Мария смотрит распахнув глаза, смотрит внимательно и так же внимательно слушает ведь это всё - для неё. Это всё - ей. Каждое его слово, каждое его обжигающее прикосновение, удушливое, тяжелое.
А Этельстан всё говорит, всё спрашивает, всё признается, запыхавшийся, еще немного и безумный. Каждым словом как пощечиной по лицу, по каждому своему откровенному несдержанному признанию, которое было чуть раньше. В его единственном письме ей, что бережно хранится у неё в сумочке как талисман. Не в него ли она заворачивает удостоверение с фотографией, которое собирается вернуть. Рвёт все, разорвал бы даже своё письмо, если бы до него добрался. Изрезал ножом свой врачебный халат, если бы она рискнула вернуть и его тоже.
Под музыку Этельстан признается, что ненавидит всю суть их знакомства и каждой встречи.
Они падают. Его слова. Градом осколков, летят в бескрайнюю темноту, сброшенные чтобы добить. Добить то, что лежит там, на самом дне, искалеченное и израненное, кровящее, недогоревшее однажды, пытающееся изломанными пальцами зацепиться за шершавые исколотые камни. Дышащее через раз, чтобы не заметили, что ещё живо, но кому как не Марии знать, чувствовать.
...и всё же есть то, что интересно и ей. Во что она превратилась? Кем она была?

Музыка пьянит, кружит, вместе с алкоголем, вместе с его жгучей ненавистью, отмеченной на коже невидимыми пятнами. Тишина звенит, пока в его глазах тенями танцуют убийственные помыслы. Он долго копил в себе, долго не мог выговориться. И Мария тоже долго ждала, когда они, наконец-то, преодолеют расстояние чужих взглядов, напоминающих выкриков о том, что он женат, а в браке верность превыше всего. Верность блестит тусклым светом на поверхности кольца каждый раз, когда он поднимает руку.
Боже, как она скучала по нему. Как тосковала по его запаху, по тому, чтобы окунуться в него, прижаться к шее, вдохнуть, растворяясь без остатка, становясь частью. 
Мария не спешит, пока лишь поддерживает в себе весь ужас от произнесенных им ранее слов, не делая их случайными и смешными, лживыми до последнего и напрасными. Он говорит не напрасно, он, несомненно, достиг своей цели, пока держит её жизнь в своей руке, пока заставляет дышать неспешно, размеренно, не давая волю панике, иначе так легко не рассчитать, начать задыхаться, напрасно хватая ртом воздух.
Тишина мыслей поглощает их, расползается как тень, от все больше садящегося за горизонт солнца. Они наблюдают за этим закатом издалека., но вместе.
Движется неспешно, против него такого жесткого и бескомпромиссного, в броню закованного - только посмей тронуть. Она смеет. Она кладет голову ему на плечо, оказываясь так близко у уха, что может коснуться его мочки губами, высунуть и лизнуть языком. Его страшные слова звучат ещё в нем, а от того, рука словно бы медлит, оставаясь в том же положении, не пытаясь натянуть ткань ленты сильнее. заставляя её задыхаться по-настоящему, краснеть, широко распахнутыми. вот-вот готовыми признать свою смертность глазами.
Эта сжатая до боли ярость в его теле забирается ей под кожу, под платье, стекает по шеи вниз, по позвонкам, в бедра, мечтая, чтобы он сжат их так же - не пошевелиться, не отстраниться, оставляя на коже темнеющие отпечатки следов, чтобы после, перед зеркалом, Мария могла бы рассмотреть их как знаки о принадлежности. Его к ней. Её к нему.
- Я знаю, - греет хриплым дыханием его ухо, жмурясь и признаваясь во всем, пока рука ложится ему на живот, на смятую ткань рубашки.  Она молчит вновь, не уточняет, что знает. Что он её не любит, а любит жену? Что всё, что между ними лишь похоть или то, что они договорились изначально - за танец, он получает то, что хочет. Она ведь обещала вернуть...
Рука скользит ниже, цепляя легонько за ремень, а после ложась на выступающую поверхность брюк. Обнимает тепло сквозь ткань, обозначая своё внимание, пока носом все еще тычется в его шею, прильнув так мягко и послушно, словно не видя ничего преступного в его недавних признаниях и открытых угрозах.
Словно они здесь, в окружении незнакомцев, спрятались, чтобы побыть наедине больше не скрываясь.
- У тебя жар. Ты горишь, - признается на выдохе, влажным поцелуем касаясь кожи. Сглотнет с трудом, так недвусмысленно показывая, что он может всё это прекратить. Если захочет отстранить её, дернуть за этот ошейник, лишиться её пальцев, которые гладят его сейчас, неспешно еще, медленно играя, надавливая ладонью, но с каждой секундой готовая двигаться быстрее, ритмично усиливая напор.
Ты всё еще хочешь знать, буду ли я представлять тебя вместо него? Захочу ли взять в рот его член, представляя, что это ты?
Играет улыбка на губах. Слишком яркий свет. Слишком быстро приливает к голове кровь, слишком злой он, манящий и близкий.
У меня кружится голова. Отведешь меня в уборную?

[icon]http://forumupload.ru/uploads/001a/c0/4f/7/76328.png[/icon][lz]<div class="lzname"><a href="http://arkhamstories.rusff.me/viewtopic.php?id=55#p85">Мария Клемент, 45</a></div><div style="background: linear-gradient(to right, #bd9833 1em, #1e1e1a 6em);" class="oderzh"><div class="sht"/  alt-title="Осознающий: 6 уровень">шкала безумия</div></div><div class="lzinfo">Разве не хочется <a href="http://arkhamstories.rusff.me/profile.php?id=48">тебе</a> поддаться своему искушению?</div>[/lz]

+1

27

В нерешительности колеблются уголки его губ. Высказанное даже мысленно переживается призрачными словами, гаснет сейчас после яркого, ядовитого своего блеска.
Чуткий до каждого прикосновения Этельстан стоит неподвижный, собранный, взвинченный до крайней степени. Когда в натянутых нервах дрожит, перекатываясь басами, электричеством заряженная музыка. Ударами бита - равномерным разрушением. Трещит, как костер, его ярость, готовая ломать, уничтожать. Зудом - в сжатых ладонях; болят заранее еще не сбитые в одну сплошную ссадину костяшки пальцев.
Всегда такой собранный, всегда такой правильный, разве могут быть секреты у доктора Спенсера? В минуты гнева и необъяснимого отчаянья разбивающего о стену свои бесценные руки. Эти красивые кисти будущего хирурга.
Так много боли. Так много боли внутри. Она разъедает, как ржавчина, оставляя на губах привкус железа. Его хватает ненадолго. На три-четыре судорожных вздоха - навзрыд; беззвучно искаженное лицо постепенно гаснет. Теряет энергию, сливаясь в серость. Разглаживаясь морщинами.   
А после - в ровном свете лампы смотрит он безучастно на разодранную кожу, кровоточащие ссадины. Лечит свои раны, не чувствуя исключительности боли, как лечил бы любые чужие - отстраненно, потому что так надо. Потому что так правильно - когда внешне твои руки целы, когда внешне все благополучно.
До следующего раза.
Доктор Спенсер очень добр.
- Элизабет, как ты себя чувствуешь?
Ей, как и ему, тридцать, но выглядит она значительно старше, а чувствует себя максимум на пятнадцать. У нее рыжие, грязные волосы, завязанные в неаккуратный хвост, одежда не по погоде легкая; на худом, колючем плече - рюкзак, уже отдаленно напоминающий тележку городского бездомного. Ее обветренные, покусанные губы стесняются улыбаться, в то время как синие глаза смотрят наивно и открыто. Еще немного и по-щенячьи преданно.
Элизабет. Ее давно никто так не зовет. Максимум - Лиза. Но все чаще в стенах бесплатных клиник и богаделен, заменивших дом, просто - “та наркоманка”.
Элизабет вспоминает свое полное имя. Оно прокатывается по ней теплой волной узнавания, словно глоток теплого молока из детства. Словно и не было всех этих мутных, темных лет. Словно ее еще можно называть так…, смотреть на нее так… - словно она человек.
Без осуждения.
Другие врачи злые. Они ругают ее, даже когда не говорят об этом вслух. Они кривят губы и хмурят брови - ей кажется, что они брезгуют. Ей кажется, что своим существованием она портит их правильные жизни. Она чувствует себя виноватой рядом с их вымученной снисходительностью - поэтому она старается держаться от них подальше.
Но иногда обстоятельства все же вынуждают.
Злые врачи называют это передозом. Или закономерностью.
Этельстан - несчастным случаем.
Называет и улыбается. Вежливо, тепло. Он губит ее своей добротой, делая так ненадолго, так отчаянно влюбленной. Ей больно от этого и так остро, что хочется плакать. Это чувство колет ее. Мучительно бесплодно, как в сухую вату -  потому что не может найти вену. Выгоревшую, пустую химией - только фантазии бродят под ее кожей смутными неупокоенными призраками. Оседают в прокуренных легких хроническим бронхитом.
Нет, она не умна. Но она чувствует. Как бесхитростное животное ощущает.
Это сочувствие в его взгляде - оно не напускное, не книжное, не заведенное, как обычай в церковных стенах. Оно пережитое. Плотно запахнутое под стерильной белизны халатом, записанное между строк в дипломах и хвалебных грамотах . ...Словно и ему, безукоризненному доктору Спенсеру, есть чего стыдиться. Словно и ему неловко за то, что живет. Словно и он не может вылечиться, отказаться от своего наркотика, а все, что ему остается, как и пронзительно синеглазой Элизабет -  забыться.
Опиумным туманом стелется сожаление - и только незаживающие язвы на руках еще связывают их с миром живых.
Зависимость.
Как зуд под кожей, призрачный гул разряженных обоймами вен, размотанная зажеванной пленкой память - вечный голод, что сжирает, горит-горит….
У него жар.
Обожженная кожа чувствительна, тонкой своей пленочкой не защищает оголенные нервы. Каждое ее прикосновение вторит узнаванием, беспокойным сердцем - как удар тока. Насквозь…
...Лживая. Лживая ведьма. Дрянь, готовая лечь под любого. Не любил никогда. Никогда. Ненавижу. Ненави-жу…
Дрогнет. Пойдет рябью, отзываясь слабостью в спине, словно надломившись. Переломившись в одно мгновение. Нагнетаемая злоба, зажатая, закованная в доспех, брызнет, польется кровью сквозь неплотно подогнанные сочленения холодного металла. Уходит жизнью. Он чувствует на плече тяжесть ее головы, ее дыхание на своей взмокшей шее - прохладой. Не дышит сам - дергает воздух по нитке, пока расплетается тугой узел, засевший в горле. Скрученный, сжатый, как кулак на мягком черном бархате ленты.
Должна ли она чувствовать то же?
Умеет ли она чувствовать так же?
Химическая, токсичная зависимость - ломка. Отравляет тело судорожным голодом. Он словно тонет. Инстинктивно сжимаются легкие, вхолостую сокращается диафрагма. Незаметная агония с каждым глотком становится сильнее. Дрожь по телу, начинаясь с брошенного ее рукой камешка, поднимает цунами, что накрывает, накатывает, с ног до головы обдает жаром до испарины, до пульсирующей венки на шее. Его запрещенный наркотик, его грязный секрет растворяется в крови. Вбирая в себя яд, она шипит узнаванием, насыщается, как не могла насытиться кислородом все эти годы без нее. Без Марии. 
От агонии до эйфории один шаг.
Сложные вопросы, все неразрешимые дилеммы, сомнения - они горят на его коже. Сгорают. В волнах острого наслаждения обращаются пеплом. Такой гордый, такой принципиальный секунду назад - он уже еле сдерживает предательский, слишком громкий выдох, не глядя на нее. Бездумно прижимая к себе ближе, чтобы не убирала руку с его паха, чтобы продолжала гладить, обещая больше. Разожмет пальцы, отпуская поводок, накрывая ее шею своей горячей раскрытой ладонью. Все так же, не поднимая глаз, не ища, а может и боясь ее взгляда, слепо ведет по спине, прогибая легко в пояснице, сжимая ниже, перебираясь жадно на бедро - царапая, комкая платье.
Что ты чувствуешь сейчас кроме жгучего стыда и безумного, невыносимого удовольствия, Этти? Запрещенного, вредного, почти смертельного. Что чувствуешь, прижавшись наконец к ее рукам, как дикий, разозленный на весь мир зверь, нашедший наконец того, кто вытащит шип из твоей истерзанной лапы? Из твоего нарывающего сердца.
Даже если он же сам его туда и вогнал.   
Мария гладит, Мария прощает. Тут же. Не задумываясь. Как не задумываясь, лгала.
Она предлагает себя - и от этого горит внутри. Пульсирует, толкая кровь.Тяжело вязко и горячо, словно сладкий сироп. Как воск, податливый, держит ее Этельстан неподвижно, тесно, упираясь в ее горячую ладонь, не поднимая глаз. Тело качает едва ощутимо - то ли алкоголь, то ли ее запах, напитавший собой музыку. То ли все вместе. Осязаемое тепло, за которое цепляется он безусловно, словно уже забыв свои черные, злые слова. Доверчиво, как отходчивый ребенок - стоит всего-то погладить… 
Только тогда посмотрит зверем, хлестко, исподлобья, когда она скажет про третьего. Невидимого. Обожжет ревностью, резанет мысль. Убийственная встанет неподвижно в черном холоде остановившихся на ней глаз.
Молчит.
Потерянный телом, сдавшимся, изнывающим, льнущим к ней, к ее ладони прижимающимся; смотрит Этельстан пытливо, зло, растревоженной ото сна хищной птицей.
Быстрое движение в этой ленивой, жаркой близости размеренного танца - его пальцы на ее красных губах. С нажимом. С укором. Ведут, смазывая краску, задевая влажные, ровные зубы.  Как будто уже упрекая чужими следами.
… Для чего, Мария? Чтобы ты могла отсосать мне на полу в туалете? А после мы бы выпили по коктейлю, покурили, поболтали о бейсболе или политике, да и разошлись? До следующего пьяного, быстренького раза на заднем сидении.
Он шумно выдыхает, большим пальцем надавливая, красным следом размазанной помады спускаясь на ее подбородок.
Для этого у тебя уже есть компания.
Ловит второй рукой за запястье ее такой близкой, такой жаркой ладони, сжимая его, отводит. 
… Я хочу другого.
Музыка звучит. Танцует приливами. Она вибрирует в теле; на веки ложатся росчерки света, выхватывают из темноты упрямую  линию молчаливо сжатых губ.
Я хочу притвориться. На одну ночь притвориться, что не было этих семи лет. Только на одну прощальную ночь. А завтра - и ты, и я будем продолжать жить свои жизни, как будто ничего не случилось. И ты поклянешься, что больше не будешь искать встречи со мной. Не будешь писать мне. И я - не напишу тебе. Об этом никто не узнает - ни Маргарет, ни твой муж. Существует он или нет. Ни одна живая душа…, - усмехнется горько. - Притворство и тайны. Все как ты любишь. Разве нет?

[icon]http://forumupload.ru/uploads/001a/c0/4f/7/583920.png[/icon][lz]Врач в больнице Святой Анны, маг Ковена Прилива. 30 лет, 7 из которых женат на Маграт Валентайн [/lz]

Подпись автора
к р а с и в о

http://lenagold.ru/fon/clipart/k/kot/kosh419.gif
c моим котечкой замурчательно <3

+1

28

В центре бушующих волн, на танцполе, мир не тот, что прежде. Повинуясь другим законам, окутывая и омывая со всех сторон, выкрашивает всё в цвета ночи, то и дело примешивая к ним посторонний. Одна смазанная толпа вокруг, вибрирующая, движущаяся как черви - плавно и неспешно, как маленькие белые опарыши на трупах убитых зверей. Красная пелена их подхватывает и уносит. Синяя тьма их окружает и засасывает. Желтая желает показать безумными и больными.
Они среди них, но не с ними. Отдельно. Они вместе. Разве ты не чувствуешь, что не только твоё тело не слушается? Не только ты пьян до той степени, что шатаешься, не можешь устоять на ногах, не можешь дышать, всё больше уплывая дальше, играя, смеясь в лицо опасной стихии.
Невозможно прекратить, перестать, отстраниться, когда вместе они как две прогоревшие расплавленные восковые свечи. Она льнет к нему и горит сама, плавится, растекается и на негнущихся ногах почти наверняка не может сделать даже и одного шага.
Из-за него. Это всё из-за него. Только он, только его рука, прижимающая к себе, блуждающая по телу, вжимающая в себя, делая слабой и покорной к его власти. Всё как у животных - выгни спину, подставь свои бедра и замри, позволяя ему это сделать. Изнывая от желания, от того как близко проходятся его пальцы, как натягивают ткань платья, делая напряжение таким болезненным, сдавливающим горло. Звериные инстинкты все сделают сами. Десятки пьяных зверей танцуют вокруг. Чем мы хуже? Чем лучше?
Мы можем сделать это прямо здесь? Разве мы не можем это сделать прямо здесь? Они поймут. Разве они не могут не понять? Она может залезть рукой в его штаны прямо сейчас и гладить, гладить, сжимать горячую плоть, представляя её в себе, так плотно прижатой. Сжимать, двигая рукой всё быстрее, пока не начнет пульсировать, изливаясь прямо в её ладонь.
Для таких зверей как они придумали туалеты с приглушенным светом, где можно спрятаться в кабинке, где можно опираясь на сливной бочок выгнуться ему на встречу или упасть на пол, на колени, туда где разбросана оборванная туалетная бумага и чья-то наспех завернутая прокладка. Кто-то помочился мимо, но разве это может смутить если они похожи на зверей, спешащих утолить свою похоть как голод и рвать, рвать, рвать кровящую плоть, зажимая её зубами, насыщаясь быстро, чувствуя как наполняется рот вязкой тягучей жидкостью, целовать его член напоследок, словно это чистейший нектар от которого она кайфует как от самого ценного и дорого алкоголе. Так можно пока еще не протрезвели и не обрели человеческие черты. Ужаснуться вдруг окружению - хлипким стенам кабинки и гортанным звукам перебравшей дивы из соседней. Не поэтому ли он не хочет?
Он чувствует. Мария знает, что он чувствует этот маленький взрыв и зарождение новой вселенной между ними. Мозг кричит и стонет, сознание еще пытается доказать, что она не нужна, ей в его жизни не место, что лицемерие в каждом её слове и жесте ему противно и чуждо, но тело требует другого.
Измученный - он для неё такой. Тот, кто выводил на бумаге слова о необходимости, о том, как тяжело сдерживаться, а после не мог поверить, что она посмела соврать для него... Нет, нельзя быть настолько виноватым, что нет сил даже прийти и поднять взгляд и посмотреть, позволяя себе чувствовать, Этти. Куда как лучше грозиться убить, проклинать, признаваясь в своей нелюбви.

Там ведь гораздо лучше?
Он ненавидит её и ревнует. Пьян, но всё еще стоит на ногах, упрямо молчит как тот, кто однажды решил, что не произнесет в её сторону ни одного слова, предлагая довольствоваться лишь мыслями. Здесь шумно, музыка подхватывает и уносит, музыка топит в себе, запрещая говорить словами кроме как тесно, у уха, давая понять, что язык тела ни капли не хуже.
Его пальцы на её губах в знак ревнивой насмешки. Мария молчит, конечно, ей интересно послушать то, что Этельстан думает о ней такой. Что она готова позволить себе, что она может хотеть от него. Что он может ей дать, что он может себе позволить, скрываясь и прячась за алкогольным туманом от своей треклятой измученной верности на пару с виной - две ледяных королевы его растерзанного сердца. Мария его терзала, но ведь он всегда прекрасно справлялся и сам.
Она улыбается смазанным красным ртом ни подтверждая, ни опровергая. Кто она такая чтобы ему перечить, чтобы обвинять в неверии или тем более подтверждать правдивость каждого сказанного им слова. Компания есть, они оба это знают.
Мария следит за его темным взглядом и не сопротивляется. Проникает глубже под его маску, поддевает рукой, осторожно приподнимая выдержанное, годами отточенное безмэоциональное равнодушие, отстраненность, когда речь заходить о том, от чего болит в груди.
Как приятно растекается игольчатыми мурашками по телу его слова.
Хочу другого.
Впервые так отчетливо - словно сейчас, наконец-то, можно хотеть. Она почти наверняка уверена в том, что он скажет после выдержанной интригующей паузы. Или эта пауза создана вовсе не для интриги, а чтобы выровнять дыхание, чтобы решиться, как решался до этого признаться, что она ему не интересна?
Вместе с отведенной рукой - все еще близко. Всё еще на грани эмоций, в которых теперь растекается каждое его слово и каждое признание, рождая в голове сотни мыслей, десятки образом замыленных еще, невнятных, но уже ощутимых, уже скользящих по обнаженной коже вместе с его прикосновениями, горячая кожа с испариной, влажными дорожками поцелуев вниз. Она видит его взгляд, она помнит эту томную поволоку с которой он разрешал расстегивать ремень на себе, приспускать ткань, а затем гладить, целовать, обводить языком, прежде чем обхватить всего губами.
Как это давно было. Танцующее на стенах пламя свечей, двоящееся в зеркалах. Как это было недавно. Семь лет прошло... Целых семь лет.
Всего лишь семь.
Его слова повисают в воздухе. Запечатываются желтой вспышкой какой-то сокрушительной усмешки на сомкнутых губах.
Притворство и тайны, всё как ты любишь, - так Этельстан говорит, так спрашивает, будто убеждая заранее, что она не может не хотеть. Не может отказаться от их прощальной ночи.
Она молчит, заглядывая в его глазах, молчит не прекращая улыбаться, пока он ищет подтверждение в её мыслях, ищет образы и знаки, слова согласия или же отрицания.
Мария усмехается, словно слышит какую-то забавную шутку о себе. Он не знает ответ.
Он действительно не знает?
С Днём Рождения тебя, - отвечает она мысленно и нараспев вовсе не то, чего так ждет Этельстан.
В образовавшемся вакууме тепла из двух тел она первая делает шаг назад. Туда, откуда он её вел, дергая как за поводок, дальше, чтобы никто их не увидел. Запястье все еще перехватывают его пальцы, но они почти сразу же разжимаются, стоит ей очертить маршрут движения.
Назад к столику, Мария следует именно туда, развернувшись раз в полоборота чтобы проверить следует ли мужчина за ней, не потерял ли в толпе танцующих, когда музыка сменяется прежней - бьющей, ликующей, ритмичной и не терпящей в себе двух почти что неподвижно замерших магов.
Она уверена, что он не спросит - да или нет?
Не потребует ответ, останавливая за плечо и глядя задумчиво и испытующе.
Или ответ ему все-таки известен? Ей хочет на мгновение заглянуть в мысли, провести по ним рукой, давая намек о своем присутствии. Или ей хочется еще немного ревности от него? Той, что как наркотик - пьянит и заводит.

Джерри встречает их приподнятой стопкой и радостным возгласом. Он складывает губы и свистит, но этот звук тут же тонет в общем фоне музыкального сопровождения. Молчание в мыслях испепеляет, когда Марию так неловко качнет в сторону и она плюхнется на свой стул, едва не наскакивая на мужчину.
- Спенсер, ты же не вальсировал с дамой, чтобы вскружить ей голову своими умениями? - Прорывает сквозь смех слова его приятеля, обращенные к ним обоим.
Он присматривается к ней пристальнее, но вряд ли замечает нечто необычное. Размазанную помаду если и видно, то недостаточно точно в то и дело мерцающем свете разноцветных ламп. Да и разве Марии не плевать в самом деле о чем может говорить её губы, когда время вернуться к прежним ролям? К тем самым, когда Этельстан не смотрит на неё и пьет, а она, в свою очередь, улыбается другому, как и улыбалась до того, как встать с места.
И все же она чувствует эту маленькую искру соперничества в позе мужчины и в его взгляде, будто бы прежняя легкость утеряна, будто бы понемногу прошибающий мысли алкоголь на что-то намекает. К примеру положить свою ладонь на её колено, обозначая позицию. Спенсер женат и Джерри наверняка знает на ком. На очаровательной брюнетистой красотке, которой в своем уме невозможно изменить, купившись на случайное пьяное знакомство в клубе. Даже если его так откровенно провоцируют, заставляя пригласить на танец, а после жмутся и... мало ли что еще. 
Нет-нет-нет, не трогай Спенсера, он не такой. Не порти его и без того тяжелый характер, - именно это читает Мария в пьяном взгляде приятеля Этельстана. Наверняка, по большей части придумывая или додумывая смыслы.
Не соблазняй собой и своими губами, открытыми плечами и тесными прижиманиями в танце.
Мария улыбается ему - словно понимает чуть больше, чем он вкладывает в свой жест и взгляд и улыбку.
Здесь есть те, кто не женат, у кого не сверкает золотым блеском кольцо на пальце, кто не спешит домой к своей красотке-жене, а проводит холостяцкие вечера в своей квартире, только что расставшись с любимой девушкой, которая решила сменить скучный Аркхем на какой-нибудь другой, более веселый город. Даже не Бостон, Бостон как раз не страшно - гораздо-гораздо дальше, чтобы видеться раз в год, исключительно на Рождество.
Она импровизирует, додумывает, считывает не вербально - нет необходимости копаться в его мыслях чтобы узнать свою правоту и детали, которые не вышло угадать.
Они улыбаются друг другу, словно понимают намерения и мрачный тихий Спенсер, что-то отвечающий своему усатому коллеге остается в тени, на задворках внимания. Быть может, он считает уже, что одним своим смелым предложением проиграл. Захотел всего, вместо того, чтобы согласиться закрыться с ней в кабинке и удовлетворить желание быстро, не размениваясь на длительные прелюдии.
Вытянул короткую спичку и, внезапно, получил то, чего и хотел раньше. Остаться в покое, закованный в свою броню из честности, не допуская никаких измен.
Так... что же... - тянется к нему в мысли сквозь пелену музыкальных помех.
...она еще чувствует через ткань платья горячий след от ладони на своем бедре.
К тебе или может быть... ко мне?
Ничего не происходит на её лице - ни одного случайного взгляда, способного бросить тень на святого Этельстана Спенсера.
- Похоже, меня все-таки укачало больше положенного, - кричит она, приближаясь к уху Джерри, так что ладонь на колене ползет выше со сменой положения. - Боюсь, что дальше я пас. Проводишь до выхода?
Мужчине наверняка жаль убирать уже пригревшуюся на её ноге руку, но вместо этого он все же поднимается, бросая своим коллегам нечто похожее на "провожу даму до такси", что вряд ли можно расслышать в своем первозданном виде.
Я подожду тебя неподалеку.
Подхватывая на плечо сумочку, Мария еще салютует рукой столу и чуть качнувшись, тут же оказывается в надежных и заботливых руках. Он ведет её как крейсер, полуобняв сквозь толпу, до гардероба, а после на улицу, где они еще стоят под козырьком, прячась от накрапывающего все еще дождя.
- Вообще мы из Аркхема. Такой маленький городок к югу. А здесь оказались по случаю конференции... медицинской как ты услышала.
Мария знает к чему этот разговор, но, внезапно, не сопротивляется, молча улыбаясь ему довольной пьяной улыбкой. Не иначе копируя Этельстана.
- Поймаю такси, - оповестит нехотя, но вполне себе твердо.
- Не надо.
Похоже, эти слова вызывают в Джерри массу эмоций непонимания. Ровно до того момента, пока Мария не повторяет еще раз, твердым магическим намерением впечатывая в его разум свой приказ. Он верит, что не нужно, что она справится сама. С людьми просто. Ей порой это даже нравится.

- Я бывала там. В Аркхеме. - Мария заводит разговор как ни в чем не бывало, пока они все еще стоят. Якобы ждут такси. - Проездом. По работе, - добавляет все же, не приписывая себе лишних деталей.
- Любопытно... и когда тебе в следующий раз придется поехать в Аркхем по твоей работе?
Она улыбается. И уже ждет самого очевидного вопроса.

[icon]http://forumupload.ru/uploads/001a/c0/4f/7/76328.png[/icon][lz]<div class="lzname"><a href="http://arkhamstories.rusff.me/viewtopic.php?id=55#p85">Мария Клемент, 45</a></div><div style="background: linear-gradient(to right, #bd9833 1em, #1e1e1a 6em);" class="oderzh"><div class="sht"/  alt-title="Осознающий: 6 уровень">шкала безумия</div></div><div class="lzinfo">Разве не хочется <a href="http://arkhamstories.rusff.me/profile.php?id=48">тебе</a> поддаться своему искушению?</div>[/lz]

0

29

Почему я все еще здесь? - сквозь пьяный туман пробивается мысль. Злая, ядовитая, прекрасно знающая ответ, а потому уличающая. С момента ее издевательского поздравления, должно быть, прошла целая вечность. Целая безответная вечность.
Неужели ничего не скажет? Никак не отреагирует? Поставит ни во что его признание. Можно сказать, его жертву. То, на что он пошел ради их близости. Разве она не понимает? Даже не предполагает, что будет ждать его после? На что он подписывается, рассказывая все это, предлагая условия пускай даже на одну ночь? Какая бездна сделок с собой, умалчиваний…. Какая непомерная сила нужна будет ему, чтобы тащить в себе этот камень. На себе - эту плиту. Глядя в глаза любимой, понимать, что предал. Предал во второй раз после всех своих обещаний и клятв.
А если совесть не выдержит? Если все же надломится каким-нибудь пасмурным, зимним вечером?
Ты же сам говорил, что слаб. Сейчас так слаб, Этти. Если твой некрасивый, убийственный секрет все же вырвется, прольется,  как вода сквозь неплотно сжатые, ослабевшие в одно мгновенье пальцы? Неосторожным словом. Беглым взглядом из напуганной, истерзанной самоедством глубины? Простит ли Маргарет во второй раз? Или все будет кончено?   
Ты останешься совсем один.
Это ли не месть, которой добивается Мария? Брошенная такой - непрощенной и совсем одинокой в придорожном отеле на краю мира. Такой уязвимой. История сделает круг и замкнется на пустом гостиничном номере, в который так и не пришел рассвет. Сером, словно сделанном из пепла. Знакомая до боли картина.
...Возможно, тот древний, что едва не сцапал твое тело, был прав? Если бы не сопротивляться, если бы никогда не существовать… Что если допустить? На одно мгновение. Быть может, в том полуразрушенном, сером мире было больше твоего, чем во всем видимом благополучии домика у парка?
Смешные и наивные надежды на семью, на детей. На обычную такую жизнь, изображенную стоковой фотографией на обложке журнала про садоводство. Все счастливы и улыбаются. Дети на идеальном газоне играют с собакой, а жена в красноватой тени зонтика от солнца разливает лимонад в высокие стаканы со льдом. Или готовит закуски. Сендвичи…Как те, что берешь с собой на смену. Когда ты их ешь, разве не чувствуешь легкий привкус пепла на языке? Разве не улавливаешь его запах на вещах Маргарет в шкафу? Неуловимый, призрачный. Он присутствует почти во всем, чем дышит этот твой журнальный мир. Пробирает до костей, как и укоризненное молчание свекрови на суетливые попытки дочери играть роль любящей супруги.
Ты и так кругом виноват, Этти. Для всех недостаточно хорош. Для своей семьи - слишком слабохарактерный, мямля и тюфяк. Для Маргарет и ее родных - предатель, гнилое нутро, яблочко от яблоньки спенсертария. А по факту для самого себя ты - ни то, ни другое, ни рыба, ни мясо, пресная пустота, закованная в давно уже утратившие свет латы. Бродишь по выгоревшим пустошам, ищешь что-то…Кого-то. Ищешь встречи, словно взамен своей чужую душу. Эту грязную, подлую, низкую душу, к которой влечет со страшной силой. Одержимый, давно и насквозь, каждой мыслью - наркоман, еще пытающийся, еще цепляющийся за идеальный фасад своего так и не пробудившегося мира. Яркие картонки, что рассыпаются пеплом, ничем, стоит к ним только присмотреться. Прикоснуться хотя бы одной маленькой искрой.
Поэтому нужно быть холодным. Всегда держать себя в руках. Не замечать и не прикасаться. Стоять в стороне от идеальной картинки, но все же - на ее фоне.
Наверное это безумие - зная все наперед, все же предлагать, идти на сделку с ведьмой. Сделку, которую она совершенно точно нарушит. Зная все это, разве не разумнее сейчас встать и уйти? Сохранить хотя бы видимость.
Какой бы ни была эта иллюзия, этот картонный мирок - он все, что есть. Все, что было создано за прошедшие годы с таким нечеловеческим трудом. Пускай искусственно. Пускай. Если даже это отнять - кем ты останешься? Что останется от тебя? Слова не равны действиям - со временем ты переубедишь в этом свою совесть. Никто ничего не видел и не знает. Ничего не было. Ты все еще можешь...
Этельстан рассеянно слушает коллегу, изредка вежливо улыбаясь. Улавливая каким-то чутьем правильные моменты для реакции, но не понимания и не запоминая слова. Еще недавно такой гордый, такой самостоятельный и почти презирающий красный цвет на губах Марии, сейчас сидит покорный, замолкший, словно пес, прикованный на цепь у ног хозяйки. Дожидается с выдрессированным за годы терпением, когда та наконец наиграется, нагуляется, напьется в обществе очередного мимолетного развлечения. Сколько их было у нее? Сколько еще будет? Ей ведь очевидно нравится внимание мужчин. Она им упивается. На глазах притихшего, уже не огрызающегося пса, она красуется. А он терпит. И ждет, пока тонкая рука тянет эту паузу удушливо, совсем как недавно он тянул ее за бархатный ошейник. 
Он опрокидывает в себя еще одну рюмку, понимая, что нужно остановиться. Чувствуя вибрацию музыки кончиками пальцев, плывущий свет - на прикрытых веках. Ощущая тепло желанной женщины в мучительной близости и вместе с тем - ужасно далеко. Без ее согласия, без ответа - недосягаемо. ...До смешного привычно. Может быть, его и не будет. Ответа. Может быть, для Марии его прозвучавшие слова уже есть победа? Зачем идти дальше? Когда так приятно щелкнуть по носу тотальным игнором. И тот факт, что она не завизжала от радости, кидаясь на шею нисщедшего к ней божества…
...А что если она сейчас выбирает?
Этельстан собьет с толку своего коллегу совершенно неуместным, резким смешком. Впрочем оратор у уха прервется всего-то на секунду, вновь поспешно возвращаясь в рваный бег своей витиеватой, усатой речи.
….Глупая мысль и все же. Вдруг правда выбирает? Между тобой и ...Джерри. Простым смертным человеком с улыбкой супермена. В то время, как ты решаешься на предательство, которое будет стоить тебе бесконечных часов раскаяния и вины, Мария просто где-то там, под столом, прощупывает, у кого член больше.
Этельстан мрачно усмехнется, опрокидывая еще один шот. И чем больше градус, тем ему кажется очевиднее, понятнее возникшая пикантность. Такая человеческая, что невозможно не засмеяться вслух, упрекая Марию в грязной игре. Но все же Этельстан не смеется. Все больше улавливая невербальные смыслы  - в позе Джерри, в том, как он повернулся слегка плечом, словно огораживая их с Марией мирок от возможного вмешательства. И не чьего-то там, а именно его - Этельстана. Который с каждым мгновением этого человеческого спектакля, этого водевиля, все ярче осознает отведенную ему роль третьего лишнего. Того самого комичного, смазливенького, городского задохлика на фоне настоящего ковбоя, который кровь с молоком. Который выступает на родео, укрощает быков, кабанов и медведей. Последних, возможно, еще и объезжает. Который одним щелчком пальцев сажает урожай, вторым - собирает. Который построит для тебя, детка, целое ранчо, а если захочешь - еще пару заводов, ателье и театр. У которого таких размеров сердце, что в нем может поместиться целая орава ваших общих детишек и несколько тысяч голов скота. Вон у него какие ручищи. На таких-то ручищах этот американский ковбой понесет тебя, малышка, как пушинку, к алтарю, откуда и до самого горизонта вы будете жить счастливо во веки веков. Ты главное на задохлика не смотри. К тому ж еще и женатика. На его смешные попытки и нелепые ужимки. Миссис Купер, хотите посмотреть на титры вместе? И чтобы еще закат романтично катился за горизонт в красивых оттенках помады. Ну, той самой, что была на твоих губах в день нашей первой встречи.
Этельстан не чувствует свою гадливую, пьяную ухмылочку, когда все же слышит ее  ответ. И сначала не может понять. Точнее - поверить. Музыка еще стучит в висках, но кажется этот ритм начинает обгонять сердце. В сомнениях чуть раньше затихшее, ревнивое, оно возликовало. Обдало тело новой жаркой волной обещания. Уже почти физического. Уже вот-вот.   
Этельстан сам себе противен в этот момент - когда готов подскочить за ней, как какая-то собачонка. Готов следовать рядом, исполняя ее волю, как свою. Словно это он - простой смертный Джерри, которого так просто охомутали, выписали к себе в спальню на одну ночь. Неужели какие-то минуты бездействия с ее стороны, возможного отказа, так повлияли? Одно крошечное сомнение, ударившее в самое уязвимое место. 
Он не успевает найтись с ответом, когда Мария уже прощается, уже забирает свою сумочку, все еще отыгрывая роль. Если до ее слов время едва-едва двигалось, оставляя ему целую вечность, то сейчас вдруг разогналось до скорости спорткара. Этельстан даже толком не успевает отреагировать на смену мизансцены, когда вновь оказывается затянутым в долгий и путаный монолог Тони.
За стол почти сразу после ухода одной парочки ровно на то же самое место бухается вторая - куда как более пьяная и явно не готовая останавливаться на достигнутом.
- Эльза! - представляет Кев девчонку, с которой очевидно познакомился пару коктейлей назад. - Коллеги!
- Принцесса? - неловко шутит Тони.
- Что?! - кричит девица, склоняясь то ли поближе к собеседнику, то ли - к закускам. При этом телодвижении на тарелке едва не прибавилась парочка новых деликатесов, так неосторожно потерявших границы декольте.
- Воу! - поднимет вверх руки Этельстан, чуть отклоняясь от стола, - … Я, пожалуй, тоже пойду. Вечер перестает быть томным.
- Что?! - кричит уже к нему девица, поворачиваясь выгодным ракурсом, словно военный корабль, разворачивающий орудия. 
- Я пойду! - уже на ухо непосредственно Тони сообщит Этельстан, поднимаясь со своего места.
- Ты много выпил! Тебя проводить?! - проорет коллега, понимающе улавливая легкую нетвердость в ногах Спенсера.
- Все нормально! - пожмет плечо Тони Этельстан, - ты лучше за Кевом присмотри! - обменяются они понимающими ухмылками. 
Ненадежность гравитации. Давненько он не чувствовал эту легкость. А вместе с тем - дрожь. Только усиливающуюся с каждым шагом по направлению к выходу. Снова через толпу, через разгоряченные танцы и чужие прикосновения. Ему нужно на воздух. Нужно, чтобы хотя бы немного снизить вновь набирающий силу жар.

И почему он думал, что Джерри уже поехал домой?
Неожиданное открытие обескуражило. Даже добавило немного очков трезвости.
Может быть, это не Джерри? Едва ли Мария могла долго оставаться на пороге ночного клуба без компании. Просто по определению. Джерри уже уехал, а это кто-то левый подкатывает.
Этельстан еще секунду мешкается, но все же выходит, открывая дверь. И тут же блаженно жмурится - прохладный воздух обнимает его, входит в легкие, словно глоток родниковой воды скользит по напряженному горлу. Дождь все еще накрапывает, скользит  полупрозрачными нитями на фоне теплого фонарного света. В свете машин, забирающих подвыпивших полуночных гуляк. Привыкший к громкой музыке слух по началу не различает нюансов городского шума, но очень быстро адаптируется. Вот уже со спины парочки он различает голоса. Да что там? Уже по одному силуэту вблизи Этельстан определил приятеля, который еще никуда не исчез. Который, вероятно, еще планировал построить для своей детки ранчо.
Нервными пальцами достает Этельстан сигарету из пачки прежде чем сделать оставшиеся пару шагов.
- И снова здравствуйте, - скажет он, как ему казалось, приветливо. А вышло - насмешливо, почти с издевкой.
К тебе. И не то, чтобы я планировал вечеринку на троих….
Какие-то новые игры? Ведь ей ничего не стоило уже попрощаться с без пяти минут кавалером на общую туалетную кабинку.
Он прикуривает. Движения непривычно резкие - так дают по морде, а не щелкают зажигалкой, затем делая затяжку.   
- Я подумал и решил, что меня тоже что-то укачало. Такси или прогуляемся?

[icon]http://forumupload.ru/uploads/001a/c0/4f/7/583920.png[/icon][lz]Врач в больнице Святой Анны, маг Ковена Прилива. 30 лет, 7 из которых женат на Маграт Валентайн [/lz]

Подпись автора
к р а с и в о

http://lenagold.ru/fon/clipart/k/kot/kosh419.gif
c моим котечкой замурчательно <3

0

30

Они вели непринужденный разговор всё это время. Наверное. Быть может даже обменялись номерами, чтобы как-нибудь списаться и уточнить время. Он даже не маскируется, не прячет про себя легкую тоску во взгляде - ему бы хотелось побыть с ней подольше. Вот прям сейчас поймать такси и, не прощаясь, со своими коллегами, которых он считается приятелями и даже друзьями, рвануть в свой номер отеля или куда-то еще, кто знает куда. Ему скорее интересно и совсем не страшно. Он не верит, что она может сделать с ним страшные вещи. Не представляет, что такое вообще возможно, хотя явно задумывается о том, что у женщин есть такая особенность  - причинять боль.
Мария скользит по волнам его настроения, не заглядывая в мысли - предпочитая самой для себя сохранять некую тайну. Так интереснее. Так можно словить интригу, которую ей уже хочется разрушить стоит только услышать рядом голос Этельстана.
Он что же... ревнует?
Мария щурится, улыбкой встречая его приветствие. Поглядывая на чрезмерно живые пальцы, вытаскивающие сигарету из пачки, а после так картинно движущиеся на зажигалке.
Щёлк и маленький огонек пламени подбирается к сигарете, а спокойные, вердиктом оглашающие принятое решение слова - к мыслям.
Конечно же, она не может не улыбаться ему. Словно в продолжении танца, стоя друг к другу так близко, разделенные лишь затесавшимся, совершенно случайно, человеком.
- Да брось, Этти. Вечеринка в самом разгаре, - Джерри удивительно проницателен для человека, если подумать. Читает мысли, угадывая их посыл. И даже не сомневается в том, что вопрос обращен именно к нему. Нужно лишь проявить немного настойчивости и получится загнать Спенсера назад. Или перекурить с ним, не отпуская далеко. Мало ли что он удумает... Мария хмыкнет, додумывая на ходу. Хмыкнет, встречаясь на одно мгновение с Джерри глазами и не пытается даже скрыть свой теплый влажный взгляд. Насмешливый, снисходительный, чуточку ненормальный. Это - одержимость. Он поманит пальцем и она тут как тут, внимает каждому слову. Готова сделать что угодно для него, только он ни о чем не просит, точнее, все время просит не о том.
Её взгляд прикован к Этельстану и только к нему. Ему она улыбается так по-женски, словно уже готова с ним куда угодно, нужно только захотеть. Ему нужно захотеть.
- Всё хорошо, - Мария ловит его разум своим до боли знакомым им обоим заклинанием, тянет на себя, путая вот-вот готовые сложится в угрожающий и логичный паззл. Нет, он, еще не понял. Мог понять, а теперь не поймет. Это всё текила. Она проделывает это без труда с мягким, не сопротивляющимся ей разумом, позволяя Этельстану смотреть.
Всё хорошо. Просто иди, - шепчет мысленно, выводя приказ на обороте мыслей мужчины своей мягкой, ласковой рукой. Не хочет ему навредить, обращается осторожно и уважительно. Как с ребенком. Так, чтобы он сам заполнил недостаточно четкие фрагменты, помня лишь, что был в достаточной степени уверен, чтобы оставить Марию и Этельстана возле дверей клуба, а самому все же вернуться внутрь.
- Тогда... увидимся за завтраком, - Джерри улыбнется Этельстану напоследок, хлопнув его по плечу, и, бодрым шагом скроется за дверью.
- Я же говорила - он относится к тебе исключительно дружелюбно, - шутит Мария, подводя черту под этой маленькой, но презабавной сценой. - А ты не захотел его взять с собой.
Не в укор, скорее в ироничном ключе. Прикроет глаза на мгновение, словно отключаясь, отсоединяясь от чужого сознания, окунаясь полностью в звуки настоящего момента.

Во время дождя машины всегда - кричат, звонко разбиваясь шинами о скопившуюся на дороге воду. Свежий воздух и покалывание на коже. И он. Он так близко, как было там, в клубе, когда они прижимались друг к другу, когда его рука стягивала ткань платья, когда он сжимал её плечо в попытках понять какой жестокой Мария, оказывается, может быть. Выдохнуть в дождливую ночную прохладу и отдаться миру, желанию, ему.
Эй. Добро пожаловать в ночь, в которой не нужно больше притворяться.
Мария делает эту пару шагов к нему, в его тепло, поднимая руку и вытаскивая сигарету из пальцев.
Ну... может быть самую малость.
Под светом фонарей Этельстан мученик, выглядит обреченным. Темные тени под глазами, сжатые губы, они умеют улыбаться, умеют улыбаться даже когда в мыслях штормит, чтобы исполнять свою роль - привычную окружающим и наверное даже уже ему. Мария затягивается не отходя, его сигаретой, выдыхая в сторону. Доверчиво жмется к нему, губами касаясь подбородка. Нельзя сопротивляться. Ты чувствуешь? Нельзя... как въевшаяся под кожей связь, вечное ощущение родства, когда у разума нет объяснений, уточнений и правил. Кровь стремящаяся к крови, зовущая, закипающая. Разум тянет, разум мешает, разум гоняет одну и ту же боль по кругу, кровящими ранами. Разум не может найти этому объяснения.
Неспешно поднимает взгляд, заглядывает в его глаза, в него самого, как у закрытой двери стоит, которую он обещал открыть перед ней, впустить её, которую не нужно штурмовать, выбивать, высаживать вместе с его высокомерным "ничем не могу помочь".  Сомнения проступают под его кожей, тенями под глазами, в самих глазах, в улыбке. Полуревность, полуобида и ей всё не понять почему или повод всегда один и тот же. Или здесь кое-что другое, то, что ведет его руку, в которой зажата стопка, к своему рту - резким, даже раздраженным движением - ведь кое-что Мария все же видит краем глаза, не оставляя Этельстана полностью без внимания. Она может спросить у него прямо, не размениваясь на догадки, может спросить, провоцируя вопросом и довольствуя затем ответом, хотя разве так это важно если этот ответ можно попробовать угадать...
Он действительно не знал ответа.
- Ты пьян, - то ли спрашивает, то ли утверждает, хотя скорее всего просто посмеивается, останавливаясь на второй затяжке и вкладывая сигарету назад в его пальцы.
Близость не та что в клубе, под оглушающую музыку, с передавленной шеей. Совсем иной сорт близости, в которой время стирается полностью, в которой она манит его во тьму и дальше. Под следующий фонарь.
Быстрый бег дождя спадает на нет и в воздухе разлита порхающая легкость осенней ночи. В шумном, искрящемся городе - уже тише. Клуб как остров посреди бескрайнего простора спокойствия, лишь только резкий шум машин пока еще давит. Так без ответа, Мария дает понять, что прогулка ей по душе. Мимо оставленных на ночь витрин, в которых прорезанные в тыквах отверстия выглядят угрожающими, злыми, кровожадными. Мимо светящихся лампочек как скорое обещание нового года.
Семь лет назад осень была не такой глубокой...
В тепле, прижимаясь к нему, Марии легко представить, что было семь лет назад. Они не уйдут далеко от клуба, но расстояние безопасное - безопасное для того чтобы она сделала два шага вперед, поворачиваясь к нему и преграждая дорогу. Улыбчивая, со стертой его пальцами помадой, изучающая его с тем восторгом, с которым встречалась с ним впервые в больнице месяц назад.
- Скажи мне, - просит тихо, пока руки лезут под пиджак, к горячему телу. - Ты сомневался, что мой ответ будет таким?
...поэтому разум злится. Злится, что не понимает, почему внутри разгорается огонь, почему эта близость лишает покоя. Губы прикасаются к его губам, тем самым, что так плотно были сжаты, так неодобрительно сопровождали каждое её слово и так расслабленно улыбались коллегам в давно уже изученной игре. По чуть-чуть, по капле, завоевывая, напоминая о его желании, о том, что он сам хочет.
Забыть о семи лет не вместе. На одну ночь, а потом...

[icon]http://forumupload.ru/uploads/001a/c0/4f/7/76328.png[/icon][lz]<div class="lzname"><a href="http://arkhamstories.rusff.me/viewtopic.php?id=55#p85">Мария Клемент, 45</a></div><div style="background: linear-gradient(to right, #bd9833 1em, #1e1e1a 6em);" class="oderzh"><div class="sht"/  alt-title="Осознающий: 6 уровень">шкала безумия</div></div><div class="lzinfo">Разве не хочется <a href="http://arkhamstories.rusff.me/profile.php?id=48">тебе</a> поддаться своему искушению?</div>[/lz]

0


Вы здесь » Arkham » Альтернативные истории » [AU] Оно выделяло тепло


Рейтинг форумов | Создать форум бесплатно